Фимка постоял, пошевелил губами, оглянулся на притихших Вовку и Мишку, набрал полную грудь воздуха:
Эти строчки часто читал Фимкин отец, политрук Бомм. Он написал их даже в том последнем письме, которое пришло Фимкинои матери с Халхин-Гола на другой день после похоронной. Фимка и прочитать их хотел, как когда-то отец, нараспев. А не получилось: просто сказал и все.
Сказал и умолк. И ребята молчали. Вот и не знали они ничего ни о погибшем политруке Бомме, ни о его последнем письме, ни об оставшейся в Москве Фимкинои матери, а молчали, словно вместе с Фимкой все это вспомнили.
— С душой читаешь, — вздохнул Капитан. — В Одессу насовсем приехал?
Фимка молча кивнул головой.
— У него отец погиб, — подал голос Володя. — А мать тяжело заболела, в больницу положили. А его с Ленкой в Одессу к бабке прислали.
— Ленка — сестренка, что ли? — снова спросил Капитан.
Фимка опять кивнул головой.
— Ничего. Бывает, — успокоил его Капитан и резко повернулся к товарищам: — Ну, чего застыли? Рангоут ставить! Фрегат — на воду!
Рангоут оказался обыкновенной жердью, к которой цепляли самодельный парус, румпель — куском доски с дыркой, его насаживали на руль, чтобы удобнее было править, шполик — деревянным черпаком, баян — самодельной корзиной для рыбы, а Капитан — комсоргом класса военно-морской спецшколы Яшей Гордиенко, симпатичным, хотя немножко и задиристым парнем.
Яша Гордиенко, Володя Федорович, Миша Куртич и Абраша Уманов дружили с детства, учились в одной школе, вместе их принимали в пионеры и в комсомол, вместе они решили и в спецшколу поступить, чтобы всю жизнь борт о борт по морским дорогам пройти. Троих приняли, а Мишу Куртича врачебная комиссия забраковала — подвело зрение. Теперь Миша уезжал с родителями в другой город, и дружки решили дать клятву верности друг другу, чтобы, значит, где бы кто ни был, что бы ни делал, всегда о друзьях помнил, чувствовал плечо товарища.
Все пираты, рыцари и подвижники, о которых приходилось ребятам читать, писали клятвы своей кровью, принимали их торжественно. Миша Куртич предлагал это сделать в катакомбах, при свечах. Но Абраша Уманов и Яша Гордиенко сказали, что так клялись только жадные флибустьеры и жестокие конквистадоры, а они — комсомольцы, будущие мореходы и открыватели новых земель, поэтому клятву следует давать на борту «Дианы», в открытом море, во время восхода солнца.
Когда далекий краешек моря накалился добела, «Диана» была уже далеко от берега. Капитан приказал сушить весла, снять тельняшки и повязать их на головы тюрбанами.
Море еще не проснулось. Оно дышало медленно и глубоко, то приподнимая, то опуская «Диану» на своей широченной груди.
— А как быть с ним? — спросил Абраша, показывая черными глазами на Фимку.
— Спустить за борт, пусть это время поплавает, — деловито объявил Капитан.
Фимка глянул в темную воду, и ему показалось, что глубина уже обожгла его нестерпимым холодом. Он по-настоящему испугался:
— Что, за борт? Что, за борт? — пропищал он, хватаясь за банку. — Я же не умею плавать! Я же…
— Он вправду не умеет плавать, — заступился Володя. — Еще пузыри пустит, тогда что?
— Тогда пусть замрет и не дышит, — смилостивился Капитан.
Смуглый и юркий, как бычок-подкаменщик, Абраша вынул из кармана жестяную школьную ручку- вставку, маленький граненый стаканчик и лезвие безопасной бритвы. Надрезав лезвием кончик среднего пальца на левой руке, Капитан выжал несколько похожих на ягодки красной смородины капель в стопку и передал лезвие Володе. Тот заметно побледнел, прежде чем взять лезвие зачем-то погладил себя ладонями по щекам, вздохнул и тоже, надрезав палец, накапал крови в стопку. Затем Куртич и Уманов.
Капитан расправил сложенный вчетверо листок плотной бумаги и, подняв правую руку, начал читать громко, четко выговаривая каждое слово, будто на школьном сборе перед сотнями слушателей:
— Мы, комсомольцы Яков Гордиенко, Михаил Куртич, Абрам Уманов и Владимир Федорович, связанные узами дружбы и товарищества с первой школьной скамьи, сегодня, двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, в день расставания, обещаем друг другу и клянемся…
Капитан поправил полосатый тюрбан и обвел глазами стоявших перед ним:
— Где бы ни были, не забывать друг друга… Клянемся!
— Клянемся! — дружно ответили трое, поднимая над головой кулак правой руки.
— Помогать друг другу в беде… Клянемся!
— Клянемся!
— Клянемся!
Капитан взял у Абраши ручку, макнул перо в кровь на дне стопки и начал подписывать клятву. Перо плохо слушалось. Яша несколько раз макал его в стопку. Наконец подписал и передал ручку Куртичу.
Когда все подписались, Капитан взял листок, свернул его трубочкой, вложил в черный футляр от бритвы, спрятал в карман и дал знак Володе Федоровичу. Володя вскочил на банку, сорвал с головы тельняшку, взмахнул ею, как флагом, и запел. Первый луч солнца вызолотил растрепавшуюся Володину шевелюру, залил киноварью взметнувшуюся тельняшку, и старенькая еловая шаланда показалась Фимке могучим быстрокрылым фрегатом. Он смотрел в тающую над морем утреннюю дымку и видел сияющие жемчуга в прозрачной воде, острые базальтовые скалы и сказочные, заросшие красными розами и узорчатыми пальмами берега, о которых пел Володя.
…Возвращались под парусом. Разморенные зноем, ребята сладко спали на банках, подложив кулаки под головы. Капитан молча перебирал пальцами шкоты, направляя послушную «Диану» по золотой дорожке, простеленной в море солнцем.
— Хочешь подержать? — улыбнулся он Фимке, показывая зажатые в пальцах бечевки- шкаторины.
— Не, — покачал головой Фимка. — Не умею.
— Ничего. Научишься. Будешь теперь с нами ходить вместо Миши Куртича. Будешь?
Фимка обрадовался и осмелел:
— А правда, что ты с парашютом с Больших камней прыгал?
— Кто тебе сказал? Вовка?
Фимка кивнул, головой.
— Вот звонарь! — улыбнулся Капитан. — Это он выдумал. Что я — чокнутый, со скалы прыгать. Низко, парашют не успеет раскрыться. Под воду в скафандре спускался, это — да. У нас во Дворце пионеров — водолазный кружок. Приходи. И ты научишься.
Фимка отрицательно покачал головой и отвел в сторону погрустневшие, как показалось Капитану, глаза.
