просила сына рассказывать обо всех подробностях, которые имели место во время тех или иных свиданий. И Стинг никогда не уклонялся и рассказывал обо всем.
И опять в их новом доме Стинг, который был уже достаточно взрослым, и Фил делили одну комнату. Стинг развешивал на стенах плакаты с такими звездами как Боб Дилан, «The Beatles». Фил предпочитал портреты своих любимых местных героев футбола. Это прекрасно иллюстрировало разницу между двумя мальчиками.
Однако братья Самнеры вместе посещали «Кабз»[5] и оба ненавидели это. Перелом наступил однажды вечером, когда они учились завязывать узлы, во время одного особенно нудного собрания. Фил объясняет: «Каждый раз, когда я завязывал узел, один из товарищей Гордона отвлекал меня, а другой в это время развязывал этот узел. Через полчаса меня начинало от этого тошнить. Закончилось все это массовой дракой, в которой Гордон был на моей стороне, и страшным позором изгнания из «Кабз»».
Стинг никогда по-настоящему не любил этот новенький дом в поместье Марден Фарм. Он насмешливо отзывался о нем как о «маленьком ящике» и продолжал говорить каждому, кто слушал его, что он предпочитал старый дом в Уоллсенде, хотя и скупо замечал, что ему нравится жить неподалеку от моря.
Однако переезд в этот дом был знаменателен тем, что Стинг начал в полной мере осознавать социальное деление на классы и то, что принадлежность к высшим слоям означает лучшую жизнь. Он заметил, что дети ведут себя по-другому на этих чистых, засаженных ухоженными деревьями улицах. Так было около их нового дома. Он понял, что продвижение вверх по классовой лестнице может обеспечить новые возможности. Он также увидел, что его родители ведут себя совершенно по-другому после переезда в новый дом. Его мать, которую он явно идеализировал, даже разговаривать стала с «шикарным» акцентом, когда общалась с кем-то из соседей. Едва ли это была «улица миллионеров» [6], но переезд семьи был равен переезду, совершенному из дома, расположенного на террасах «улицы Коронации»[7], в безукоризненно современную, рафинированную атмосферу Бруксайда.
Стинг также начал работать над этим акцентом. Он верил, что он еще дальше продвинется в классической школе, если избавится от чрезмерно растягиваемых гласных звуков, присущих жителям Ньюкасла. Он систематически начал тренироваться, чтобы начать говорить «шикарно». Каждый день по дороге в школу он учил сам себя говорить по-другому, постоянно повторяя некоторые слова. В конечном итоге он выработал новое произношение, но слабый намек на северо-восточное происхождение всё же не исчез.
После переезда Стинг был решительно настроен на то, чтобы забыть о своих корнях, о рождении в Ньюкасле. У него не было легендарной северо-восточной гордости. Победа или поражение местной футбольной команды «Ньюкасл Юнайтед» мало что значили для его личного счастья. Про себя он считал Ньюкасл дырой, трущобами, остававшимися со времен промышленной революции. Это было место, из которого следовало бежать, а не восхищаться им.
Амбиции Стинга росли. Начался поиск выхода из этого заурядного существования, но ему предстояло пройти еще долгий и трудный путь.
Наказание школой
Я хотел быть взрослым всегда. И чем взрослее я становился, тем лучше себя чувствовал.
В подростковом возрасте Стинг был в состоянии юношеского смятения. Ему хотелось всего, но он обнаружил, что трудно подчиняться кому-либо, и в особенности он питал отвращение к детям-снобам, которые окружали его в классической школе. В результате у него было несколько серьезных столкновений с учителями в Сейнт Катберт. Некоторые смотрели на него как на сына молочника-выскочки, которому повезло. Неошлифованный алмаз, невесть откуда взявшийся! Стинга не могло не задевать это обстоятельство, и чем больше он пытался с ним бороться, тем более это вовлекало его в неприятности.
Он использовал свой врожденный инстинкт и ум, чтобы защитить себя от учителей, а также и от учеников и, хотя он числился среди лучших учащихся школы, его долго считали источником проблем. Неудивительно, что проблемы превратили его еще в более интровертную (закрытую) личность, и он начал проводить все больше времени в одиночестве в своей комнате, избегая даже членов своей семьи. Однако его одиночество, безусловно, дало толчок истинному интересу к миру музыки, который так разнообразен и почти неизведан.
В четвертом классе он взял несколько джазовых пластинок у одного своего более старшего друга. «Мне не нравилась ни одна из этих пластинок, но я думал, что это пойдет мне на пользу. Я слушал альбом за альбомом соло для фортепиано Телониуса Монка и думал: «Должно быть, это нравится людям, хотя это так ужасно». Постепенно это просто вросло в меня. То же самое произошло и с блюзами. Я слушал множество блюзов, и они мне попросту не нравились. Но я продолжал упорствовать, потому что думал, что они идут мне на пользу. Это было вроде того, как принимать какое-нибудь лекарство. Я отчаянно хотел быть хозяином положения».
Дела в Сейнт Катберте шли все хуже и хуже. Занятия в классе Стинга были приостановлены на десять дней из-за кражи оборудования из химической лаборатории. Затем последовали еще несколько происшествий, и в конце семестра все учителя отказались вести уроки в классе Стинга.
Стинг все еще оставался просто Гордоном Самнером и даже заработал себе новое прозвище Нодди благодаря существующей в школе мании по переворачиванию имен. Итак, он стал Нодрогом Ренмасом, или коротко Нодди.
Благодаря своему большому росту Стинг осмеливался предпринимать походы к местным букмекерам, чтобы делать ставки на лошадей. Многие из детей по субботам привыкли проводить время околачиваясь рядом с заведениями букмекеров, пока их отцы испытывали азартный трепет. Так что было вполне естественным, что Стинг захаживал к букмекерам и делал ставки от имени своих приятелей.
Уже в этом раннем возрасте Стингу нравилось волнение азарта. Естественно, ему нравилось побеждать, но он был достаточно мудр и осознавал, что вряд ли ему удастся выходить победителем каждый день. В период, когда ему было лет 16–17, он заезжал к местным букмекерам, по крайней мере, раз в неделю, и это стало привычкой (некоторые даже считают это его страстью, которая осталась с ним на всю жизнь).
Стинг получил пресловутые «тринадцать процентов», сдав все экзамены этого семестра, и вступил в прямой конфликт с наставником класса отцом Уолшем — человеком, который, как считал Стинг, был ниспослан на землю, чтобы вбивать страх в непослушных учеников. Он был известен тем, что вселял ужас в своих учащихся, а излюбленным оружием его была трость.
Впервые Стинг был наказан за относительно безобидное нарушение — разговоры в классе. Уолш тут же указал Стингу на то, что тот нарушитель, и был решительно настроен преподать ему урок. Стингу, как и некоторым его товарищам по классу, казалось, что Уолш определенно получал некоторое садистское удовлетворение, наказывая учеников. Его глаза смотрели с явным удовольствием, когда он хлестал какого- нибудь мальчишку.
В этом семестре Стинг установил рекорд, получив тростью сорок два удара. Это стало такой обыденной вещью в жизни подростка, что он расстегивал и спускал штаны фактически даже раньше, чем отец Уолш оглашал свое решение наказать. Быть отхлестанным по заду — довольно-таки унизительно. Стинг никогда не забывал хитрую улыбку, которая мелькала на лице отца Уолша, когда тот смотрел сверху вниз на перепуганного подростка, прежде чем мальчишка получал злобный, сильный удар.
Стинг пытался быть твердым, жестким, непреклонным мальчишкой и не кричать, когда удар обрушивался на его ягодицы, но уже к третьему удару он кричал, как в агонии, и именно тогда отец Уолш
