подбородок. Издалека донеслись голоса отца и Хью, и ее мысли сами собой вернулись к страшному дню восемнадцатого года. С тех пор прошло шесть лет, но ее воспоминания все еще были болезненно четкими. В тот день пришли телеграммы, результатом которых стали не только пацифизм Ричарда Саммерхейса и Робин, но и их нынешнее добровольное изгнание. Гнев девочки пошел на убыль; услышав шаги, она вытерла глаза рукавом.
— Ах вот ты где, Роб, — сказал Хью, заглянув в дверь. — Ну и дыра. Просто жуть берет.
Хью перерос Робин на целую голову; его волнистые волосы были светлее, чем у сестры; тонкое лицо с высокими скулами украшали орлиный нос и карие глаза.
— Вот бы здесь пожить.
Хью поджал губы и с сомнением посмотрел на печь, кровать и веранду.
— Кажется, этот домик построили для какой-то чахоточной. Бедняжка жила здесь круглый год.
Робин заметила, что Хью, как и она сама, считает обитательницу хижины женщиной. Наверно, из-за зеркала.
— Это зимний дом, правда, Хью? Не летний.
Усталый и бледный Хью улыбнулся.
— Робин, его следовало бы снести и сжечь. С чахоткой шутки плохи.
— Я здесь все вычищу. Выскребу каждый уголок и продезинфицирую.
Под глазом у Хью запульсировала какая-то жилка. Робин взяла брата за руку и провела на веранду.
— Посмотри, — тихо сказала она.
Перед ними раскинулся новый мир. Бархатные головки камыша были подернуты инеем. Сквозь тонкие серые облака пробился солнечный свет, и темная вода под верандой отразила камыш, солнце и небо.
— Летом мы купим лодку, — сказала девочка. — Отправимся в плавание. И уплывем отсюда навсегда.
Хью посмотрел на сестру сверху вниз и улыбнулся.
В зимнем доме хранилась ее коллекция. Корзинки с ракушками; баночки из-под джема с торчавшими из них длинными перьями; сброшенная змеиная шкура, сухая и ломкая; череп кролика, белый и тонкий, как бумага. Людей Робин тоже коллекционировала; мать часто выговаривала ей за любопытство и неуемную жажду знать, как живут другие. «Робин, неприлично так пялиться», — сердилась она. А уж сколько было вопросов! Девочка могла часами разговаривать с приходящей горничной, с мужчиной, который резал ивовые прутья и плел из них ловушки для угря, с контуженным одноногим разносчиком, что ковылял из деревни в деревню и продавал растопку и спички.
А еще она могла часами болтать с Элен и Майей. Робин познакомилась с Майей Рид в школе, а с Элен Фергюсон — на следующее лето после того, как они переехали в этот болотистый край. Красивая смуглая Майя казалась элегантной даже в ужасной школьной форме. Умная и насмешливая, она ничуть не интересовалась политикой, которая была страстью Робин. Элен жила в соседней деревушке Торп-Фен. Робин встретила ее, когда шла домой от остановки автобуса. На Элен было белое платье, белые перчатки и шляпка фасона, который, как смутно помнила Робин, ее мать носила еще до войны.
— Мисс Саммерхейс, вам следовало бы посетить храм Михаила Архангела, — вежливо сказала Элен. — От Блэкмера до него рукой подать.
Робин, катившая велосипед по ухабистой тропе, заявила:
— Мы не ходим в церковь. Мы агностики. Знаете ли, религия — это всего лишь средство поддерживать в обществе должный порядок.
После этих слов Элен покраснела, подошла к большому дому из желтого кирпича и толкнула калитку с табличкой «Священник».
Тем не менее их дружба жила и процветала. Майя и Элен стали завсегдатаями шумного дома Саммерхейсов. Робин часто думала, что если бы не подруги, жизнь в этом ужасном краю была бы невыносима.
Теплой весной 1928 года они грелись на веранде зимнего дома и предвкушали свободу.
— Осталась всего одна четверть, — сказала Робин. Она сидела, прижавшись спиной к стене, обхватив колени, и жевала собственный локон. — Мы станем взрослыми. Никаких тебе уроков физкультуры, никаких правил и дурацких ограничений.
— Я выйду замуж за богатого, — сказала Майя. — Буду жить в большом доме с дюжиной слуг. Платьев у меня будет видимо-невидимо — от Вионне, от Фортюни, от Шанель… — Ярко-голубые глаза Майи были прикрыты, на ее точеных чертах играли солнечные блики. — Все мужчины будут в меня влюбляться.
— Они и так уже влюбляются, — сердито бросила Робин.
Ходить с Майей по Кембриджу было невозможно: прохожие оборачивались, рассыльные падали с велосипедов.
Робин прищурилась и посмотрела на воду:
— Схожу-ка я за купальником. Вода наверняка теплая.
Она пробежала через сад и нырнула в дом. Добравшись до спальни, Робин сбросила с себя одежду и натянула мешковатый черный школьный купальник с вышитой на спине надписью «Р. Саммерхейс». На обратном пути до нее донесся голос Элен:
— А мне дворцов не надо. Я бы хотела, чтобы у меня был маленький домик. И, конечно, дети.
— У меня никогда не будет детей. — Майя сняла чулки и подставила солнцу голые ноги. — Я их терпеть не могу.
— Папа говорит, что нам придется рассчитать миссис Лант. «Слабость» у нее… Думаю, папа был бы рад, если бы она ушла, хотя церкви это не пошло бы на пользу. — Элен говорила вполголоса. Робин поднималась по лестнице, шагая через две ступеньки. — Папа говорит, что я достаточно взрослая, чтобы вести хозяйство. В конце концов, мне уже восемнадцать.
— Но это невозможно! — уставилась на нее испуганная Робин. — Прибираться в ризнице… устраивать благотворительные базары и вообще… Лично я на такое не способна. Лучше уж смерть.
— Это не навсегда. Только пока мы не уладим дела. Кроме того, мне нравится вести переписку и все такое прочее. Папа сказал, что может купить мне пишущую машинку.
— Мы не должны терять связь. — Робин подлезла под деревянные перила и остановилась над гладкой темной водой. — Давайте поклянемся вместе праздновать вехи нашей женской жизни.
Она отпустила перила и нырнула в воду. От холода захватило дух; когда Робин открыла глаза, то увидела зеленый полумрак. Вынырнув на поверхность, она тряхнула головой, и вокруг полетели хрустальные капли.
Майя сказала:
— Мы должны будем отметить поступление на работу…
— Замужество.
— Я не собираюсь замуж. — Робин пригладила мокрые волосы.
— Тогда потерю невинности, — с улыбкой сказала Майя. Она сняла через голову платье с передником и повесила его на перила веранды.
— Майя! — ужаснулась Элен. — Как ты можешь…
— А что такого? — Высокая, длинноногая Майя расстегнула блузку, аккуратно сложила ее, повесила рядом с платьем и осталась в одной сорочке с панталонами. — Робин, ты ведь собираешься расстаться с невинностью, правда?
Смущенная Элен покраснела и отвернулась. Робин поплыла через пруд на спине.
— Думаю, да. Если найду мужчину, который не станет ждать, чтобы взамен я стирала ему рубашки и пришивала пуговицы.
Майя вошла в воду почти без брызг и поплыла к Робин.
— Не думаю, чтобы какому-нибудь мужчине пришло в голову этого ждать.
Она подергала пуговицу, болтавшуюся на плече замысловатого купальника Робин.
— Вот и хорошо, если так. Значит, потеря девственности. Поступление на работу. Что еще?
— Поездка за границу, — с веранды сказала Элен. — Путешествовать — это так здорово, а я дальше Кембриджа нигде не была.
