перед «посадкой». О реакции на это послабление и я рассказывал. А в остальное гремя — сплошная «запарка». Мы еле успевали. Одно на другое наплывало: работа с аппаратурой, определение параметров орбиты, радиоразговоры с командным пунктом, записи в бортжурнале… Всего и не перечислишь. Когда выпадал час отдыха, мы принимали его с удовольствием. Но проходило минут двадцать-тридцать, опять брались за работу. Досрочно, выходит. Мы уже не могли без нее жить. Она захватила, целиком увлекла нас. Интересный был «полет».

Проще всего это утверждение Богдана о взаимосвязи, сочетании трудного и интересного объяснить особенностью характера. Такой уж человек — подай ему сложное, кипучее дело, активную деятельность с преодолением препятствий, и он полностью развернется, покажет себя с самой лучшей стороны. Да и характер что-то значит. Без него нечего делать на длительных экспериментах. Иначе он не удастся. Я встречал одного испытателя, который везде молодец — и на центрифуге, и на вибростенде, и на катапульте, и на «перепадах»… А вот на «корабельные» эксперименты не идет. Знает: это не для него. Тут у него не хватит терпения, воли, спокойного мужества. Иначе говоря, характера.

Но характер характером, а главное, по-видимому, в норме поведения. Богдан и его товарищи- испытатели привыкли жить по самым высоким нормам, делать все по большому счету, шагать широко, в ногу со временем. Они проложили и еще проложат немало дорог для взлета космонавтов. На то они и испытатели — разведчики будущего.

Они идут первыми. А первые — самые сильные, крепкой советской закалки люди. Как и те первые, что шли на штурм Зимнего, что строили Днепрогэс, Магнитку, что в сорок пятом году вступили в поверженный Берлин, что строят ныне новые города, преобразуют землю. Они из одного племени, из одного отряда — авангарда наших бойцов ленинской партии и комсомола. С эстафетой, принятой от героев прошлого, они продолжают движение вперед, прокладывают новые орбиты. Они тоже ускоряют историю, побеждают время.

Они — первые, они — первопроходцы. А первым всегда труднее. Но они готовы ко всему. Они — советской закалки люди.

ПОКОЙ ИМ ТОЛЬКО СНИТСЯ…

Легковая машина остановилась впритык к тротуару, чуть не задев меня. «Лихач», — с неудовольствием подумал я о водителе и, махнув рукой, зашагал дальше. Тут же забыл о нем, о машине — отвлекли другие мысли.

— Мил-человек, оглянись на ближнего.

Я услышал позади знакомый, с усмешечкой, мягкими нотками голос и встрепенулся: неужели Александр Васильевич, Саша-конструктор? Только он так говорит: «мил-человек», только у него такие бархатистые, улыбчатые «позывные». Этого человека, даже не глядя, узнаешь по голосу. Смотрю: ну, конечно, он и есть. Сидит за рулем «Москвича», состроил дружелюбно-шутливую гримасу на широком румяном, почти мальчишеском лице. У меня уже на языке вертелись обычные при таких встречах слова: «Давненько не виделись…», «А ты цветешь!», но Александр Васильевич не дал их проговорить.

— На ловца и зверь бежит, — сказал он, распахивая дверцу машины. — Садись. Вот тебе мой подарок. — Вытащил из кармана нашу газету, развернул. — Прихватил номерок с твоим очерком. Как будто шестое чувство подсказывало: встречу тебя. Проработай внимательно. Не сейчас, а потом.

Я не удержался, с ходу «проработал» замечания Александра Васильевича. В очерке подчеркнуто его рукой одно техническое слово, которому я давал краткие объяснения, и они не совсем устроили моего приятеля — он набросал длинную резолюцию по всему полю газетной полосы. Оказывается, у одного слова нашлось множество оттенков.

— Теперь я знаю: у меня есть самый внимательный, дотошный читатель, — съязвил я.

— Почитываю… в свободное время, — добродушно, с ухмылкой отозвался он. — Только этого времени у меня почти нет. Вот неожиданно повезло: заболел — пять дней валялся дома. Ну, и прочитал твой очерк. Как не порадеть близкому человеку? — Он повернулся ко мне, уже всерьез дополнил: — Пиши, мил-человек, о людях. Люди — это все, как сказал один мыслитель…

Ему, черту белобрысому, одержимому Саше-конструктору (все друзья, знакомые так и зовут его), легко говорить: «Пиши о людях». Как-то я хотел написать о нем (мы часто встречались на космодроме, подолгу беседовали ночами, и я знаю, насколько интересна, своеобразна, поучительна его судьба, его путь в науку, его поиски), но он решительно воспротивился моей попытке. Не из лишней скромности. Высказал мне свои опасения: «Может получиться перекос. Невольно отделишь меня от товарищей, от коллектива. А я один что? Просто единица. Все мы делаем сообща, и все у нас общее. Если можешь, покажи коллективные поиски… Вот тогда и я встану на место». — «Неужели ты ничего не создал сам?» — не сдаваясь, допытывался я. «Сам — ничего, — отвечал он. — А вместе с коллективом — кое-какие системы для корабля. У нас, повторяю, совместные думания, поиски. Мы и мыслители, и исполнители — и «головы», и «руки» одновременно».

Однажды, в праздничный день, я увидел своего знакомого при «полном параде» — у него лауреатская медаль, ордена. «За что, Саша, получил?» — поинтересовался я. «За то же самое, о чем и говорил, — за свой вклад в общий котел», — ответил он. Я ухватился: «Значит, увидели этот вклад?» — «Увидели… как и у других, — уточнил он. — Не я один получил награды».

Вот тут и попробуй разобраться, что свое, а что общее, — все идет в общий «котел», в общие «системы». И никто не забыт — щедро отмечается творческий труд каждого.

Как прояснить некоторые понятия? Представляю, что такое коллективное действие. Не раз видел, как оно проявлялось на стартовой площадке. Тут сочетались усилия сотен людей, объединенных общей целью космического запуска. В сплаве — знания, опыт, воля, даже выдержка, оптимизм, мужество. Это действительно коллективный подвиг. Но есть еще и коллективное думание, подвиг мысли. Как оно выглядит, трудно представить, понять. Поэтому я и не воспользовался советом Александра Васильевича — показать коллективные поиски.

Машина развивала скорость. Куда едет Александр Васильевич? Спросил. Оказывается, нам не по пути. Он махнул рукой:

— Ладно, сделаем крюк, довезу тебя до места. Когда-нибудь оценишь, на что способен несносный шоферишка…

Только сейчас я заметил: у него нога в бинтах. Видимо, повредил или вывихнул где-то. Он ведь говорил, что пять дней валялся дома, я не придал этому значения. Но по виду его, да и по тому, как он ведет машину, не видно, что страдает.

— Мне повезло, — повторил Александр Васильевич. — Нога — пустяк, заживает. Но зато какие светлые были эти пять дней! Кто-то из больших ученых, кажется, Эйнштейн, советовал каждому человеку почаще садиться на скамейки, чтобы можно было поразмыслить, что-то обдумать… Вот я и воспользовался одной из таких скамеек. Раздумывал на полную катушку: никто не отрывал, не мешал. Жена с утра и до вечера на работе. Меня, кажется, осенили светлые мысли…

— Видишь, все-таки думал один, а не коллективно, — снова ухватился я за старый разговор. — И мысли осеняют одного…

— Все наоборот, — перебил меня Александр Васильевич. — Сегодня позвонили товарищи: у них тоже кое-что проклюнулось. Говорят, идеями у всех полна голова. Вот я и еду на свидание с ними. Проработаем все предложения, варианты. Конечно, до ночи хватит споров. И, возможно, ни к чему не придем. Вполне возможно. Тогда — долгая и упорная генерация идей. Может быть, останутся два-три варианта, измененные, дополненные. Вот они-то и составят основу. Только — основу. А потом — расчеты, документация. До металла еще далеко.

— Так обычно и рождаются новые идеи? — спросил я Александра Васильевича.

— Бывает и по-другому: из двух-трех десятков редких, интереснейших предложений (какими они кажутся вначале) не остается ни одного. В ходе массового обдумывания выясняется, что они «бредовые», основаны на неверных предположениях. И что же? Все начинается сначала.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату