на верхушках мачт; они как будто тянулись один к другому, разбегались, манили друг друга, потом слились и исчезли. Не думаешь ли ты, Женни, что то были две души?
С этими словами Мельхиор выпрямился на скамейке, не выпуская Женни из объятий. Это движение испугало ее, она вцепилась в его одежду.
— Не беспокойся, — сказал он, — ничто нас не разлучит; ты никогда не будешь принадлежать никому, кроме меня, и я никогда не потеряю твою любовь.
И Мельхиор бросился с нею в море.
Сигнальщик услыхал крик Женни. Забили тревогу. Видно было, как Мельхиор боролся с зыбью, которая была еще сильна и отбрасывала его к корме корабля.
Один из матросов, искусный пловец, которому он когда-то спас жизнь, вытащил его из воды; но девушка, которую Мельхиор сжимал в объятиях, больше не открыла глаз, и на другой день ее тело вернулось в океан, сопровождаемое обрядами, установленными для морских похорон. Мельхиор ничего не понимал из того, что происходило вокруг него; он тупо улыбался, глядя на набоба, который рвал на себе седые волосы.
Его здоровье восстановилось быстрее, чем можно было надеяться, и он вернулся на службу, которую безупречно нес до самого возвращения во Францию. Но невозможно было добиться у него хотя бы слова относительно его прошлой жизни и того страшного события, которое отняло у него память.
Когда Мельхиор приехал к матери, его внимание привлекла одна бумага среди пачки ожидавших его писем. Он долго всматривался в нее и, по-видимому, делал нечеловеческие усилия, чтобы вникнуть в ее содержание; как вдруг скомкал ее и с безумным криком кинулся к окну, чтобы выброситься.
Его успели удержать; бумагу подобрали с пола: то было свидетельство о смерти Терезины.
Несколько дней его держали связанным; он перегрызал веревки зубами; он напрягал мышцы, чтобы их разорвать; он осыпал проклятиями своих сторожей, которые пытались оградить его от собственного бешенства; и тут же, рыдая, умолял их дать ему оружие, чтобы покончить с собой.
Приступ миновал, но память пропала. Мельхиор снова поступил на корабль, направлявшийся в Буэнос-Айрес. Он и поныне остается образцовым морским офицером, пунктуальным, бдительным и храбрым. Лишь раз в году к нему возвращается память; он, бросается к борту, зовет Женни и хочет утопиться.
Матросы, знавшие его на «Инкле и Ярико», утверждают, будто он потерял рассудок оттого, что никогда не умел пить по-настоящему, и выводят из этого такие правила личного режима, какие им больше по душе. Они считают минутами просветления те, когда он перестает чувствовать свое несчастье и раскаяние. Но это не так: наоборот, сознание возвращается к нему вместе с отчаянием и яростью.
Тогда его приходится держать в трюме.
В остальное время он спокоен и вполне разумно рассуждает о всех делах.
Именно тогда он и бывает сумасшедшим.
Примечания
1
Петрель — буревестник (
