скоморошничать! Тысячи непредвиденных вариантов ожидают руководителя, а ты вообразил, что можешь угадать тот из них, который я изберу…
— Зная ваш характер, могу безошибочно сказать, как вы поступите в том или ином случае.
Павел остановился, недоверчиво поглядел в непроницаемое лицо физинструктора: его белесые ресницы не дрогнули, глаза светились холодноватой голубизной.
— Выходит, ты предвидел, что я окажусь в больнице?
— Выходит, так.
— Что ж, буду впредь осторожнее, — уязвленный, Павел отвернулся от Зота, поглядел в пролет сквера, потом вверх, на длинную борозду облака, оставленного в голубом небе пролетевшим самолетом.
— Талантливые руководители непредсказуемы, — проговорил тихо Митрофанов. — Они не ошибаются. Точнее, избирают единственно верный вариант и выигрывают.
— Верно, талантливые в огне не горят и в воде не тонут. — Раздражаясь, Павел уронил взор под ноги, на асфальтовую дорожку. — А я проиграл. Я бездарен…
— Ваш организм таит могущественные силы, — возразил Зот. — Вы, Павел Николаевич, способны управлять миллионами людей. В банке информации, в вашем скрытом высшем разуме вижу зерно таланта, но его еще надо вам пробудить и вырастить в себе. Пока вы не справляетесь с собственными желаниями, чувствами, не умеете управлять функциями своего организма. Только гении могут позволить себе самовыражаться, обнаруживая при этом удивительный дар.
— Не дразни во мне честолюбие! — огрызнулся Павел и, мотнув головой, сердито посмотрел на физинструктора, но тот, казалось, не замечал его гнева.
— Вы сами себя не знаете. Вспомните, какой тренировкой досталось вам мастерство при игре в футбол. Для того чтобы выигрывать у других, необходимо играть лучше их. Это дается тренировками…
— На курсы, что ли, поступить рекомендуешь? — Павел нахохлился, втянул голову в плечи, засунул руки глубоко в карманы халата. — Жизнь — высшие курсы…
— Самотренировка позволяет познавать самого себя, видеть вокруг миражи, иллюзии, обман, по лукавым словам людей угадывать, а точнее, читать истину. Мысль, выраженная словами, не является истиной. В ней лишь намеки на истину. Разве вам это не известно? Вы не экономили силы, боролись с иллюзиями, чтобы получить ничтожный результат и угодить в больницу.
Павлу было неприятно слушать Зота, который не строил из себя учителя, но разговаривал с ним самоуверенно, убежденно; это было унизительно и оскорбительно для Стрелецкого.
— Допустим, ты прав, — вздохнул Павел. — Что дальше?
— А дальше сказать себе: «Я — необработанная личность, сырой материал. Не знаю себя, хочу заняться самотренировкой и открыть в себе талант руководителя. Хочу стать непредсказуемым…»
— А сейчас предсказуем? — задиристо спросил Павел и засмеялся. Он опять глянул вдаль, в просвет между березками. — Может, ты видишь, как я эту асфальтовую дорожку, мою судьбу?
— Пока что вы, Павел Николаевич, очень предсказуемы. Вас обыграли не случайно. Но я пришел успокоить вас, что ничего с вами больше не случится.
— Почему я должен тебе верить? — Губы Павла сломала усмешка.
— Вы правы: самые точные слова приблизительны. Они останавливают мгновения, а процессы неостановимы, но не бойтесь слов и не бойтесь грядущей реальности.
— Странный ты человек. — Павел повернулся на тропинке и медленно зашагал в обратную сторону. — Бывало, я лукавил, бывало, меня обманывали… Но неужели мое будущее лукавство легко угадать?
— Безусловно, Павел Николаевич, — кивнул Митрофанов, не переставая мягко улыбаться. — Сядемте на скамейку. В эти мгновения я вижу, читаю ваши мысли: вам хочется увидеть свое грядущее.
— Да, хочу знать, что будет со мною через год. Хочу знать, останусь ли жив. А там — будь что будет, — решительно сказал Павел, сел на скамью, приглашая физинструктора жестом сесть рядом. — Если ты все знаешь, то говори…
— Я не оракул. — Зот устроился рядом с ним. — Вы можете сейчас в моем присутствии увидеть любой момент своей будущей жизни. Год длинный, выберите точку, в которой хотите оказаться, чтобы смотреть нужные вам кадры…
— Да-а, а вдруг в кинофильме увижу свои похороны? — с опаской спросил Стрелецкий и невесело пошутил: — Помру от страха раньше срока.
— Раньше срока никто не помирает. Что судьба покажет, то и произойдет, — уверенно произнес Зот и медленно опустил веки, подчеркивая тем самым свою уверенность.
— Может, для начала мне поглядеть кадры о ком-нибудь другом? — заколебался Стрелецкий.
— Все зависит от вас, Павел Николаевич. Пользуйтесь вторым зрением как личным киноэкраном и кинолентой. Включайте кадры будущего с того момента, с какого вам хочется, — согласился Зот.
— Хорошо! Пусть это будет день Вадима Корзухина. Хочу знать, чем он будет заниматься осенью будущего года. Включай мой третий глаз!
— Сами включайте, — подсказал Зот. — Глядите внутрь себя, сосредоточьтесь на образе Вадима… так… Вообразите его лицо, фигуру, одежду. Теперь сбросьте фантазию, переходите на интуицию, так… Сбросьте интуицию! Ваше второе зрение открылось, и вы вошли в контакт с информационным полем Вадима…
Павел сидел на скамейке, полузакрыв глаза, положив одну руку на свое колено, а другой держась за грудь, где спокойно пульсировало сердце. Со стороны могло показаться, что человек словно бы углубился в свои ощущения, прислушивался к внутренним голосам, но можно было и предположить, что он просто задремал, пригретый лучами осеннего солнца. Павлу казалось, что он переселился в организм Корзухина и едет на станцию Большой Алым. Восемь ночей спит где придется — в гостинице, в квартире мастера, в вагончике рабочих, в кабине своей машины. За восемь суток договорился с директором Искерского драмтеатра, что помещение в начале ноября будет на трое суток отдано молодежи стройки, вручил приказ Фокина начальнику станции, чтобы загнать в тупик десять пассажирских вагонов — в них будут ночевать участники молодежного слета, заседал в президиумах комсомольских собраний, разговаривал «по- крупному» и «по-мелкому» с начальниками мехколонн в хуторах и в слободах. «Все идет стремительно, но без меня», — отмечал мимоходом Стрелецкий, досадуя, что дорогу до Большого Алыма строят уже без него… Но сидящий рядом Зот прикладывал руку к его руке и требовал не выражать никаких эмоций, наблюдать будущее бесстрастно.
И он снова увидел себя мчавшимся в «газике» по лесному распадку. Ярко пестрели по обе стороны автодороги деревья в осенних платьях, мелькнула деревушка с огородами, но было не до созерцания красоты природы, скорее бы домчаться до опушки леса, до огражденного колышками квадрата посадки вертолетов. Там горел дымный костер и маячили две фигуры на бревнышке возле чемоданов и сумок.
— Жукова! — заорал Павел голосом Вадима, выскакивая из «газика», и быстро зашагал к костру.
Маленькая Галина в синем шерстяном свитере и в красном вязаном берете, как крохотный гриб, встала рядом с гигантским боровиком. По необычайно высокому росту, по широким штанам и сжатым в гармошку кирзовым сапогам Павел узнал в Галинином спутнике лесоруба Ильюхина, того самого рекордсмена, которого расхваливала ему Ивушкина…
— Ай голубочки! Ай дезертиры! — с болью в голосе пропел Корзухин и тут же скомандовал, указав рукой на «газик»: — Айда назад! Сам разберусь с вами!
Широкоплечий Ильюхин сверху вниз вопросительно и преданно глядел на крохотную Галину, а та, поправив на малюсеньком носу огромные очки, сухо отрезала:
— Мы улетаем!
— Да без меня вас в вертолет не примут! — засмеялся Вадим.
Галина отвернулась от комсорга, прижалась к боку своего могучего защитника.
— Ты ей кто: жених или муж? — Вадим, задрав козырек клетчатого комелька, разглядывал стоящего Илью Муромца.
— Он мой муж и жених, — нервно ответила Жукова. — Нам негде жить, мы поселились в вагончике. Все равно он пустовал. А Баранщикова, цаца, вернулась из отпуска, раскричалась: ах, мы ее кабинет опорочили!
