И на сей раз я уверена, что он больше не вернется.
— Ох, милая моя! — заломила руки Долли. — Я так надеялась! Что случилось? Что он сказал такого?
— Много всякого, и кое-что даже было правдой. Вечер был довольно поучительным, но, к сожалению, все это случилось слишком поздно.
По мере того, как Розмари излагала последние события, Долли приходила в ужас.
— Ты ограбила его, Рози. Ты не имела права. И как ты могла так ужасно поступить!
— А ты думаешь, мне было легко? — закричала Розмари. — Это был самый жестокий поступок за всю мою жизнь, но я должна была его совершить, иначе окончательно бы погибла. Мне надо было отстоять саму себя. Забавно, — всхлипнула она, вытирая слезы. — В колледже у Смита все в один голос звали меня мягкотелой, сентиментальной плаксой. Диана, Берни… даже Флер. — Она горько рассмеялась. — Видели бы они меня сейчас! Вот уж потеха…
Но миссис Бэйнтер сердито покачала головой.
— Гордость, — пробурчала она, — в тебе говорила самоубийственная гордость.
— Да, гордость, — подтвердила Розмари, — но не самоубийственная. За вечер я отстояла почти миллион баксов. Неплохо для нескольких часов работы.
— За деньги не купишь счастье… — завела Долли избитую истину, но Розмари нетерпеливо перебила:
— Пожалуйста, мама, избавь меня от заезженных клише насчет любви, брака и верности. Я выросла на них. Больше того — я прожила с этими ценностями почти тридцать лет. И черта с два от них был хоть какой-то прок.
— Ты стала такой жестокой, Розмари. — Долли невольно повторила слова Алекса. — Такой жестокой, что я с трудом тебя узнаю.
— Мама, — Розмари выключила моечную машину и поплелась наверх, — я стала такой, какой меня сделала жизнь.
Глава 34
С годами Лео Фрэнкленд стал еще более привлекательным. Легкая седина на висках, тонкая сетка морщин в уголках глаз — признаки, что это мужчина не первой молодости — привнесли в его облик обаяние опыта. А раскатистый баритон оставался все таким же чарующим.
— Я просто старая, побитая молью развалина, — с тайной гордостью заявлял он. — Кое-кто даже зовет меня сварливым. Диву даюсь, откуда у такой молодой женщины, как ты, нашлась пара минут, чтобы поболтать со мной. Ты ведь знаешь, что мне уже пятьдесят.
— Пятьдесят — еще не старость, — торопливо возразила Диана.
— Я не делаю из этого секрета, — продолжал он, — и презираю людей, скрывающих свой возраст. Возраст ничего не значит.
Их первое свидание в Нью-Йорке было обставлено со всевозможной галантностью и шиком. Лео знал в этом толк.
Они обедали в «Лютеции», где его привычки были давно известны.
— Я всегда обедаю здесь, когда бываю в городе, — сказал он. — Надеюсь, и тебе нравится обед в зимнем саду.
Их усадили за лучший столик и превосходно обслужили — мелочи, которых ни разу не сподобилась Диана. Зато теперь весь персонал тянулся в струнку перед таким видным мужчиной. Ну и перед ней — заодно.
— Сегодня — своеобразная годовщина, — сообщил Лео, как только они уселись. — Исполняется ровно семь лет с того дня, как мы расстались. И если позволишь, я бы заказал для начала шампанское.
— Конечно! — согласилась Диана, слишком потрясенная тем, что сидит вот так, в трех футах от Лео, чтобы думать о таких низменных вещах, как еда.
— Отлично, — улыбнулся он.
И хотя на протяжении всего обеда Лео не говорил ни а, ни б, у Дианы не возникало сомнений по поводу серьезности его намерений. В то же время он поразил ее откровенностью, излагая историю своей семейной жизни.
— Моя жена, — говорил он, — с которой ты, по-моему, так и не успела познакомиться, поставила своей целью переспать со всеми мужчинами младше девяноста лет, обитавшими в окрестностях Нью- Хейвена. Профессора, мальчишки из обслуги, сексуально озабоченные студенты, диск-жокеи, даже наш настройщик фортепьяно. Анна решила, как говорится, всех уравнять в правах, не обращая внимания ни на расу, ни на вероисповедание, ни на происхождение. Ее объятия оказались шире, чем у статуи Свободы. Но подобная «демократичность» сослужила ей неплохую службу, она уже состоит в правлении одной из партий.
Диана была потрясена. Как такое могло случиться? Почему жена такого гиганта мысли и — если память ей не изменяет — такого страстного любовника предпочла вести себя как последняя сучка? Она сгорала от любопытства, но не смела перебивать.
Впрочем, ей и не требовалось задавать вопросы — Лео нынче вечером превратился в настоящий источник откровений. Он поведал Диане, как долгие годы прожил в счастливом неведении, не подозревая о вероломстве жены. Будучи доверчивым мужем и преданным отцом, он, кроме того, еще и являлся опорой во всех ее начинаниях. Ведь не кто иной, как Лео, настоял на том, чтобы она не бросала учебу, не кто иной, как Лео, внушил ей веру в свой талант, который в противном случае так и остался бы нереализованным.
— Если бы не моя поддержка, — продолжал Лео, — Анна так и не получила бы докторскую степень, а ведь потом она искренне радовалась тем небольшим успехам, которых добилась.
— Небольшим! — ахнула Диана. Анна Фрэнкленд была признанным научным авторитетом в отечественной истории, лауреатом премии Пулитцера. — Да ведь ее книга по джефферсоновской демократии просто замечательная. Там так много интересных мыслей…
— Спасибо, — улыбнулся Лео, — и извини, что позволил воспринять твой комплимент на свой счет. Эта книга никогда не увидела бы свет, если бы не моя настойчивость и помощь в работе. И ее ни за что бы не напечатали, если бы издатель не оказался моим давнишним приятелем. Мне пришлось на него нажать.
Диана предпочла не вдаваться в подробности. Она вовсе не была настолько уверена, что слава Анны Фрэнкленд на самом деле принадлежала ее мужу. Очевидно одно: Лео настолько убит горем, что не в силах это скрыть. Все его так гнусно предали: и жена, и ученики. И Диана чувствовала, что последнее было особенно болезненным ударом.
Каждый год в сентябре Лео выбирал одного из студентов-третьекурсников (как выбрал когда-то и ее), чтобы взять под свое покровительство и вывести в люди. И этим немногим избранникам Лео отдавал себя без остатка — пестовал их, холил и лелеял, словно породистых жеребчиков для чемпионских скачек.
Задолго до выпускных экзаменов Лео приискивал своим ученикам отличные места для работы. Для этих счастливчиков открывалась прямая дорога в высшие эшелоны власти. Если бы воспитанникам Лео пришло в голову объединиться в клуб, его членами стали бы многие юридические гении нынешней Америки. И Диана, ожидавшая партнерства в «Слайтер Блэйни», не могла не гордиться принадлежностью к такому кругу избранных. Федеральный судья как-то в шутку назвал их «мафией Фрэнкленда».
Два года назад выбор Лео пал на Барта Шафермана.
— Блестящий студент, — хвалил его Лео, — ловил буквально все на лету — этакая поверхностная одаренность, характерная для образованных евреев. И к тому же прирожденный спорщик. Да, теперь-то мне ясно, что он вовсе не настолько талантлив, как показался сначала, но все же выдающаяся личность, этого у него не отнимешь. В Вашингтоне его с радостью взяли бы в любую юридическую фирму. И представляешь, что он выбрал? — Лео горько рассмеялся. — Захотел работать на Ральфа Надира, защищать
