2
— Почему я? — повторила я потом, вечером, глядя на Джека. — Почему на роль пресс?секретаря из всей семьи ты выбрал именно меня?
Он только что приехал к ужину, и мы сидим в моем маленьком кабинете в задней части дома, в его любимой комнате — теплой, уютной, со стенами, обитыми красной парчой и со старым персидским ковром. Он стоит передо мной, спиной к огню, засунув руки в карманы.
Он тоже посмотрел на меня, явно в растерянности, и ничего не ответил. Потом задумчиво покачал головой, собрался что?то сказать, но промолчал, нахмурился и закусил губу.
— Видишь ли, Вив, — собрался он наконец, — я и сам не знаю, почему. — Он опять покачал головой. — Нет, я вру! — воскликнул он. — Я — лжец. И трус. Вот почему я напустил «Таймз» на тебя. Я не хочу говорить с ними.
— Но теперь ты — глава семьи. Не я, — запротестовала я.
— А ты — журналистка. Уважаемая журналистка. Ты лучше меня знаешь, как обращаться с этой жуткой прессой.
— С ними могла бы поговорить Люциана. Все?таки она — дочь Себастьяна.
— А ты — бывшая жена, — выпалил он.
— О, Джек, прошу тебя.
— Ладно, ладно. Дело в том, что она находится в ужасном состоянии весь день, с тех пор, как мы приехали сюда. Она и со мной?то едва может говорить, не то что с этими из «Нью?Йорк Таймз». Ты же знаешь, какая она хилая. Каждый пустяк выбивает ее из колеи.
— Конечно. Я ведь и не думала, что она приедет ко мне ужинать, хотя она и согласилась. Я знала, что не приедет. — повторяю я.
Уже в детстве — ведь мы росли вместе — Люциана вечно куда?то исчезала, упиралась, жаловалась на усталость, даже на плохое самочувствие, если ей не хотелось что?либо делать или она сталкивалась с какими?нибудь трудностями. Но никогда она не была хилой. Я знаю это наверняка. Она сильная. И упрямая. Люциана не слишком демонстрировала эти свои качества. Куда легче и быстрее она добивалась своего притворством; лгать она умела прекрасно — она мастерски плела небылицы. Ее отец как?то сказал мне, что Люциана — самая искусная лгунья из всех, известных ему.
— Как насчет выпить? — спросил Джек, вклиниваясь в мои размышления о его единокровной сестре.
— Да, конечно! — вскочила я. — Какая же я невоспитанная! Что ты будешь пить? Скотч, как обычно? Или стакан вина?
— Пожалуй, Вивьен, все?таки виски.
Я подошла к столу у двери, старинному, в грегорианском стиле, на котором стояли бутылки и ведерко со льдом, налила ему виски, себе, в виде исключения, водку и принесла все это к камину. Подав ему стакан, я снова села.
Он пробормотал «спасибо», отхлебнул янтарного цвета напиток и так и остался стоять, размышляя и сжимая стакан в ладонях.
— Ужасный был день, — сказала я. — Давно не припомню такого. Я никак не привыкну к мысли, что Себастьяна нет. Мне все время кажется, что сейчас он войдет.
Джек ничего не ответил, и отхлебывал виски, покачиваясь на каблуках.
Я наблюдала за ним, глядя поверх своего стакана, и думала о том, что он совершенно бесчувственный и лишенный сострадания человек. Во мне разгорался гнев. Он — он так холоден, холоден, как айсберг! В этот момент я ненавидела его, как иногда могла ненавидеть только в детстве. Его отца нашли сегодня мертвым. Умершим при странных обстоятельствах. А он держится так, будто ничего не случилось. И конечно, нет и намека на то, что у него горе. Меня поразила противоестественность этого, пусть даже между отцом и сыном никогда не было особой близости. Я же, погруженная в печаль, весь день пребывала в отчаянии, с трудом сдерживала слезы. Я оплакивала Себастьяна и еще долго буду его оплакивать.
Неожиданно Джек сказал:
— Труп увезли.
Я вздрогнула, услышав это:
— Ты хочешь сказать, что полиция забрала тело?
— Угу, — коротко ответил он.
— В Фармингтон? Для вскрытия?
— Точно.
— Я не выношу тебя такого! — воскликнула я, сама удивившись резкости своего голоса.
— Какого, лапочка?
— Ради Бога, перестань, ты знаешь, о чем я. Ты весь такой бесстрастный, циничный, жестокий. Наполовину это притворство. Меня не обманешь. Я знаю тебя на протяжении большей части твоей жизни, и моей тоже.
Он безразлично пожал плечами, осушил свой стакан, подошел к столу и налил себе еще. Вернувшись к камину, он продолжил:
— Этот детектив. Кеннелли, сказал, что завтра они вернут тело.
— Так скоро?
Он кивнул.
— Очевидно, медицинский эксперт успеет произвести вскрытие утром. Что ему нужно? Извлечь ткани и органы да взять образцы крови и мозга, и…
Содрогнувшись, я закричала:
— Хватит! Ты говоришь о Себастьяне! О своем отце! Неужели у тебя нет к нему ни малейшего уважения? Уважения хотя бы к мертвому?
Он как?то странно посмотрел на меня и промолчал.
А я продолжала.
— Если ты к нему ничего не испытываешь, это твое дело. Но запомни — я?то испытываю. И я не позволю тебе говорить о нем так безжалостно и цинично!
Не обращая внимания на мои слова, Джек сказал:
— Похороны можно назначить на конец недели.
— В Корнуэлле, — прошептала я, стараясь говорить помягче. — Он как?то сказал, что хочет быть похороненным в Корнуэлле.
— А как насчет поминальной службы, Вив? Она будет? И если да, то где? И, что важнее, когда? — И добавил с гримасой: — Надо бы поскорее. Мне необходимо быть во Франции.
Я опять вся закипела от его слов, но взяла себя в руки. Сдерживаясь изо всех сил, я ответила спокойно:
— В Нью?Йорке. Я думаю, это самое подходящее место.
— Где именно?
— В церкви св. Иоанна Богослова, — предложила я. — Как ты думаешь?
— Как скажешь. — Джек плюхнулся в кресло у камина и очень долго смотрел на меня, о чем?то размышляя.
— Ну нет! — сказала я, почуяв, о чем он думает. — Ну нет, Джек. Ты намерен повесить на меня все хлопоты с похоронами и отпеванием. Это должен организовать ты. Ты и Люциана.
— Ты хоть поможешь нам, а?
Я кивнула.
— Джек, теперь ты не сможешь перекладывать на других свои обязанности, как ты делал это всегда, — предупредила я. — И я не позволю тебе этого. Теперь, когда Себастьян умер, именно ты — глава семейства Локов, и чем скорее ты это поймешь, тем будет лучше. «Фонд Лока», например, — тебе придется перенять факел, который выпал из рук твоего отца.
— Это ты о чем? — спросил он быстро и резко, впиваясь в меня взглядом. — Какой еще факел?
