— Как не дело? Что ты, Прасковья! Помогать бедным не дело? Да разве ты не жила всю жизнь для бедных?
— Помогать и ты будешь, только не след отдавать все. Как же сама-то будешь?
— Господь питает птиц небесных, а я не хуже птицы. Пусть воля Его будет…
Антонова из-за упорства молодой вдовы обратилась даже к начальству покойного А. Ф. Петрова, желая спасти имущество его от действий «безумной» Ксении. Начальство вызвало вдову к себе, но, поговорив с ней, убедилось, что Ксения совершенно здорова и потому имела право распорядиться своим имуществом по собственной воле.
На следующий день Ксения привела в исполнение свое желание. Она передала дом Антоновой, раздарила имущество, осталась только в костюме мужа, взяла его кафтан, в который могла кутаться с головой, и вышла из дому без копейки в кармане и без всяких средств существования, не имея никаких решительно планов и видов на будущее и надежд. Ксении исполнилось двадцать шесть лет.
— Я вся тут, — говорила она, появляясь где-либо, и это была сущая правда.
Родственники мужа, естественно, были недовольны поступком молодой вдовы и жалели ее, предлагали приют и помощь. Но она отвечала:
— Мне ничего не нужно. — Она действительно ни в чем не нуждалась всю оставшуюся жизнь…
Любимым местом ее сделалась Петербургская сторона, заселенная «несчастненькими», которых она могла утешить одной фразой. Ксения часто бывала у сестер Беляевых: Евдокии Денисовны Гайдуковой (по мужу), умершей в 1827 году в возрасте девяносто одного года, и у ее родной сестры Пелагеи Денисовны, бывшей замужем за художником Николаем Гавриловичем Черепановым, состоявшим в чине надворного советника.
Вот эти-то близкие люди первыми и заметили, что «сумасшедшая» Ксения обладает даром прозорливости. С Антоновой произошел просто удивительный случай. Однажды пришла к ней Ксения (никогда не вспоминала, что раньше это был ее собственный дом) и стала укорять:
—
Слова Ксении звучали так убедительно! Антонова, с молодых лет знавшая ее и ни разу за эти годы не слышавшая от нее ни слова лжи, поверила и на сей раз. Должно быть, случилось что-то действительно особенное, ведь Ксения ходит везде и знает все новости. Вот и ей что-то сообщает, правда, весьма странное! Антонова быстро собралась и побежала на Смоленское кладбище.
На одной из улиц Васильевского острова, вблизи Смоленского кладбища, Антонова увидела толпу народа. Влекомая любопытством, она протиснулась вперед, чтобы узнать, что случилось. Оказалось, что какой-то извозчик сбил беременную женщину, которая тут же на улице разрешилась от бремени мальчиком, а сама вскоре скончалась.
Сжалившись над новорожденным, Прасковья Антонова взяла ребенка к себе. Стали выяснять, кто были его отец и мать, но, несмотря на все старания петербургской полиции и самой благодетельницы, узнать этого не удалось. Так и остался мальчик у вдовы унтер-офицера. Она дала ему прекрасное воспитание и образование. Впоследствии он стал видным чиновником и до самой смерти заботился о своей приемной матери, был для нее почтительным и горячо любящим сыном. С глубоким благоговением относился он также и к памяти рабы Божией Ксении, которая так много добра сделала его приемной матери и такое участие приняла в его судьбе, едва родившегося и уже оставшегося круглым сиротой.
На Смоленском кладбище похоронен действительный статский советник (чин 4-го класса, соответствующий чину генерал-майора Табели о рангах Российской империи) Андрей Иванович Антонов. Он служил в Экспедиции заготовления бумаг для государственных ассигнований. Видимо, это и есть приемный сын Антоновой, названный, заметим, Андреем.
К сестрам Беляевым Ксения старалась ходить в отсутствие их мужей, которые ее недолюбливали…
Однажды в предобеденное время зашла блаженная к Евдокии. Обрадованная ее приходом, Гайдукова тотчас начала накрывать на стол. Усадив Ксению, стала угощать ее «чем Бог послал». Обед кончился, и Евдокия принялась благодарить Ксению за ее посещение и извиняться за плохое угощение:
— Не взыщи, голубчик, Андрей Федорович, больше мне угостить тебя нечем. Сегодня ничего не готовила.
— Спасибо, матушка, спасибо за твое угощение, — отвечала Ксения. —
Сильно сконфузилась Евдокия: в печи у нее действительно была жареная утка, которую она приберегла для отсутствующего мужа. Тут же бросилась хозяйка к печке и стала вынимать утку. Но Ксения остановила ее:
— Не надо, не надо, не хочу я утки. Ведь я знаю, что ты радехонька меня всем угостить, да боишься своей кобыльей головы. Зачем же его сердить?
«Кобыльей головой» Ксения называла мужа Евдокии Гайдуковой, которого очень не любила за пьянство, грубый характер и за скверную ругань в пьяном виде.
Об этом случае вскоре стало известно. Люди пытались еще и еще раз проверить «прозорливость» блаженной именно по части съестного. Например, звали ее в гости, имея пирог с рыбой, но, когда она «прозорливо» его требовала, говорили, что нет пирогов, не пекли…
—
Все это можно было бы назвать суеверием простодушной толпы. Настоящая слава прозорливицы ждала Ксению впереди, но она отнюдь не желала никакой славы. Как сказано в акафисте[1] святой блаженной Ксении Петербургской, она «дар прозорливости смирением крайним и подвигом молитвы стяжавшая».
Тот же акафист дает ответ на вопрос, почему Ксения переименовала себя в «Андрей Федорыча», объясняет, что это не «блажь» сумасшедшей. «Именем мужским назвавшись, немощи женской отрешившаяся»… Приступив к тяжелейшему подвигу юродства во Христе, Ксения сознательно отсекла от себя все слабости женской натуры, предполагая вести жизнь суровую, без снисхождения к немощам Евиного рода.
Всю свою странническую жизнь Ксения провела, не имея ни угла, ни комнаты, ни теплой одежды, ни перемены белья, не зная, что будет есть завтра. Люди мало-помалу привыкли к странностям блаженной, понемногу поняли, что она не простая побирушка-нищая. Многие стали жалеть ее, старались чем-либо помочь ей. Эта жалость особенно усилилась после того, как камзол и кафтан мужа на блаженной совершенно истлели, и она начала ходить в жалких лохмотьях — и зимой, и летом. На босых ногах, распухших и красных от мороза, Ксения носила рваные башмаки. Видя едва одетую, промокшую или озябшую юродивую, многие давали ей теплую одежду, обувь, но она ни за что не соглашалась надеть на себя теплые вещи. Однажды лавочник с рынка спросил ее:
— Не позволишь ли, Андрей Федорович, подарить тебе тулупчик?
— Подари его тому, кто без него несчастен, кому он принесет радость, — отвечала Ксения.
— А какую радость я мог бы тебе сделать?
— Люби ближних своих. Когда я вижу доброго человека, я радуюсь больше всего, и нет мне другой радости!
После мужниного костюма блаженная Ксения всю свою жизнь одевалась одинаково: в толстую холщовую юбку и кофту. Цвет выбирала так: если юбка синяя, то кофта зеленая, а если юбка зеленая, то кофта обязательно синяя.
Бог наградил Ксению могучим здоровьем. Она никогда сильно не болела, а «для укрепления здравия» раз или два в месяц ходила в баню. Там она снимала верхнее платье и, оставаясь в одной рубашке, смачивала холодной водой голову и ложилась на полок. Попарившись час-два, блаженная надевала на мокрую рубашку кофту с юбкой и выходила прямо на улицу даже в тридцатиградусный мороз…
— Не проймет, — говаривала Ксения.
Ей часто стали давать милостыню. Получая медные монеты, она тут же их и расходовала, подавая
