же было его не беспокоить.
— Мне сообщили, что двое братьев дрались сегодня в этом секторе, но ему увечий не нанесли. Может, он перепугался?
— Не хочу, чтобы мы его потеряли. Малыши, выжившие после битвы, говорили, что он очень умный и превосходно разгадывает шифры. Он нам еще пригодится.
— Что будем делать?
— Ты останешься с ним и постараешься успокоить, только смотри не отвечай на его вопросы. Постарайся сбить у него жар. Я велю переместить его на эту ночь.
— Если ты не хочешь, чтобы носильщики замучили его до смерти, пока перетаскивают, вели отнести его немедленно, и пусть попридержат язык.
— Отлично, так и сделаем.
У меня в голове все крутятся их последние слова. Значит, мои товарищи — по крайней мере некоторые из них — остались живы. Они где-то тут, в этом подземелье. Мой санитар гладит меня по голове, затем смачивает мне волосы водой. Под повязку просачиваются холодные струйки. Надеюсь, они помогут мне разлепить веки. Но парень, похоже, улавливает мою мысль. Он насухо промокает мой лоб какой-то тряпицей — видимо, своим рукавом. Я задерживаю дыхание, от него страшно воняет.
Я просыпаюсь в одиночестве. Голова трещит. Наверное, они про меня забыли. Вдруг раздается звериный рык. Затем гробовая тишина. Я понимаю, что мне предстоит новое испытание.
Сначала чувствую запах. Ко мне кто-то подходит, и, прежде чем я успеваю что-либо сообразить, вонючая рука забивает мне в рот грязную тряпку. Кровать приходит в движение. Мы движемся извилистым путем, носильщики то и дело сворачивают, задевая стены. Но все же они стараются не слишком меня растрясти. Если бы не эта тошнотворная тряпка во рту, путешествие было бы почти приятным. Они останавливаются и выравнивают кровать, а потом уходят, что-то цедя сквозь зубы: похоже, они сильно не в духе. Может, проиграли в игре, о которой недавно при мне упоминали. Теперь им на смену приходят двое других парней, порезвее первых. Они шепчутся:
— Эти увальни здорово поднаторели, их уловка чуть не сработала.
— Ты слишком хорошо о них думаешь. Меня им точно не провести.
— Ну вот и пришли.
У меня вынимают кляп. Хочется стошнить, но желудок сокращается вхолостую. Мне всаживают в руку одну иглу, а другую — возле раны на животе. Слезы наворачиваются на мои заклеенные глаза, но плакать здесь я не имею права.
Глава II
Вокруг меня столпились несколько человек, от них сильно воняет. Я узнаю голос того, кто недавно назвал меня «малышом Мето». Наверное, он же приложил мне сейчас палец к губам. Это излишне, у меня уже нет никакого желания говорить. Кто-то подает голос:
— Вот этот? Невзрачно ваш повстанец выглядит. Что ж, завтра можете отвести его к остальным.
Чувствую его дыхание у своего лица, будто он хочет прочесть мои мысли. Потом он садится на корточки. Я немного расслабляюсь. Мне кажется, что под «остальными» он имел в виду моих друзей, и значит, мы скоро увидимся. Вот он поднимается. Но прежде чем уйти, добавляет:
— Не больно-то радуйся, малыш. Тебе еще нужно заплатить по счету.
Слышу голос Клавдия! Если бы я мог плакать, то разревелся бы от счастья.
— Мето, я здесь. Они принесли тебя в наш загон. Береги силы.
— Клавдий! Ты один?
— Сейчас да. Давай сниму твою повязку.
— Но что с остальными? Они живы?
— Да, не волнуйся. Марк, Тит и Октавий скоро вернутся. Они отрабатывают водяной наряд.
Он возится с повязкой. Через несколько минут я чувствую, как давление ослабевает, мое бедное загнутое ухо расправляется и больше меня не беспокоит. Но я по-прежнему ничего не вижу. Клавдий разматывает с моей шеи веревки, теперь мне легче дышать.
— Главное, не старайся разлепить веки. Шаман заклеил тебе их, когда ты находился в Промежутке. Я должен подождать, прежде чем начать операцию, пусть вода остынет. Не хочу тебя обжечь.
Слышу, как он шевелит пальцами воду, чтобы она скорее остыла. Он очень осторожен, а мне хочется, чтобы все побыстрее закончилось. Клавдий склоняется надо мной, и я морщусь: от его рук прямо-таки разит. Но я молчу: не хочу его отвлекать.
— Не пытайся открыть глаза, пока я тебе не разрешу. Это займет некоторое время.
Я стараюсь расслабиться и не мешать ему. Вначале глаза сильно жжет, но постепенно кожа привыкает. Не дождавшись разрешения, я с трудом приоткрываю правый глаз. Клавдий почти такой, каким я его помню, только на лице бурые разводы, а волосы блестят — должно быть, он тоже давно не мылся, как и все здешние обитатели.
Ну вот, кажется, он закончил.
— Давно мы покинули Дом?
— Скоро три недели.
— Вы с тех пор не мылись?
— А что, так заметно? Мы требуем у них помывки каждый день. Они в ответ только ухмыляются. Здесь от всех воняет, и все к этому привыкли. У Октавия все тело исцарапано. Он ужасно мучается и во сне расчесывает ссадины до крови.
— Мне кажется, мы здесь не ко двору пришлись.
— Сразу после боя еще хуже было: оскорбления, побои, унижения… Они издевались над нами. Их главари распорядились соорудить на скорую руку загон, даже обнесли частоколом, якобы призванным защитить нас от насилия со стороны некоторых членов братства. Мы здесь вроде домашних животных. Сейчас они чуть расслабились, но все еще косо на нас поглядывают. Когда мы выходим из загона, нередко получаем пинки и зуботычины. Только Тита они не трогают.
— А ты знаешь, почему?
— Он произвел на них впечатление во время битвы. Говорят, он один уложил семерых солдат.
— Семерых?.. Ну а мы, в чем наша вина?
— Из-за нашего побега Рваные Уши потеряли несколько человек. Но еще больше они злятся из-за того, что исчезли тела их друзей.
— То есть?
— Ну, они поняли, что в конце битвы большая часть погибших и раненых были похищены людьми из Дома. А здесь считается, что человек, которому Шаман не заклеил глаза, никогда не достигнет «иного мира».
— Так мне заклеили глаза, потому что считали, что я умру?
— Возможно. Не знаю. Мы тут не все понимаем.
Вот подходят еще трое моих друзей и жмут мне руку. Марк едва сдерживает слезы. А я наконец счастлив, мне хочется обнять их всех и больше не выпускать.
Когда я просыпаюсь, мои друзья все еще спят. Слышу их ровное дыхание, как это было прежде, в спальне Дома. Мне теперь лучше. Рядом с ними мне кажется, что все будет хорошо.
Из головы у меня не выходят слова одного из их главарей. Я должен «заплатить по счету» за исчезнувших бойцов. Неужели они думают, что мы по собственной прихоти вовлекли в эту бойню десятки людей? Что нами руководят их враги, что мы — предатели? Я был так счастлив узнать, что друзья мои живы и невредимы, что даже не спросил о судьбе тех, кого мы вовлекли в мятеж почти насильно. Мне трудно
