придурка похоже, даже не дотронувшегося до него. Злости не было. Как же он умудрился отказаться от большого зла и при этом так потерять выдержку из-за ничего? Он сам всегда был своим злейшим врагом.
— Прости, дружище, — сказал он по стирийски, именно это и хотя сказать. Он дал человеку съехать вниз, неловко отряхнул скомканный перёд его куртки. — По правде, прошу прощения. Всё это — небольшая… как это у вас называется… ошибка. Прости. Хочешь… — Трясучка обнаружил, что протягивает ломтик, последний кусочек жирного мяса, всё ещё вцепившись в него. Человек вытаращился. Трясучка поморщился. Конечно, ему не захочется ткого угощения, Трясучка вряд-ли хотел его сам. — Прости… — Человек повернулся и рванулся в толпу, испуганно бросив взгляд через плечо, как будто он прямо-таки спасался от нападения маньяка. Может статься так и было.
Трясучка стоял на мосту, в тоске над журчащей вдаль бурой водой. Надо заметить, точно такой же водой как и на Севере.
Кажется, жить по новому может стать работой потруднее, чем он думал.
Похититель костей
Когда её глаза открылись, она увидела кости.
Кости длинные и короткие, толстые и тонкие, белые, желтые, коричневые. Закрывающие облезлую стену от пола до верхних балок. Сотни их. Прибитых образуя узоры, безумную мозаику. Она выкатила глаза — воспалённые и болезненные. Языки пламени бились в закопчёном очаге. С верха камина, ей ухмылялись черепа, ровно уложенные по трое.
Значит кости человеческие. Монза почувствовала мороз по коже.
Она попробовала сесть. Расплывчатое ощущение неподвижного оцепенения взорвалось болью столь внезапно, что она чуть не блеванула. Затемнённая комната плыла, кренилась. Она была связана и лежала, на чём-то твёрдом. Сознание словно облито грязью — она не помнила, как здесь очутилась.
Она покрутила в разные стороны головой и увидела стол. На столе был металлический поднос. На подносе лежал аккуратный набор инструментов. Пинцеты, щипчики, иглы и ножницы. Маленькая, но очень дельная пила. По меньшей мере дюжина ножей, разных форм и размеров. Её расширившиеся зрачки притягивали их отточенные острия. Изогнутые, прямые, зазубренные лезвия, безжалостные и живые при свете огня. Орудия лекаря? Или мучителя?
— Бенна? — Не голос, а призрачный писк. Её язык, дёсны, горло, носовые пазухи — всё ободрано, как освежеванное мясо. Она снова попыталась сдвинуться, но едва смогла поднять голову. Даже такое усилие вызвало исторгшую стон острую резь в шее, отдающую в плечо, взорвало тупую, дёргающую боль до самых ног, вниз по правой руке и через рёбра. Боль несла страх, а страх нёс боль. Дыхание сквозь воспалённые ноздри участилось, стало неровным и одышливым.
Щёлк, щёлк.
Она замерла, тишина колола в уши. Затем скрежет — ключ в замочной скважине.
Она отчаянно и резко изогнулась, боль вспыхнула в каждом суставе, распарывала кажый мускул, била в глаза. Распухший язык вклинился между зубами, заткнув её собственный крик. Дверь со скрипом отворилась и захлопнулась. Шаги по голым доскам звучали еле слышно, но каждый из них обрушивал на неё новую волну страха. На полу вытянулась тень — громадные, перекрученные, чудовищные очертания. Её глаза напряглись до предела — она ничего не могла поделать, только лишь ждать худшего.
Из дверного проёма выступила фигура. Она прошла мимо неё и приблизилась к шкафу. Человек определённо выше чем среднего роста, с короткими светлыми волосами. Уродливая искривлённая тень оказалась отбрасываемой холщовым мешком, что он нёс на плече. Он напевал про себя, с закрытым ртом, опустошая мешок. Каждую вещь оттуда он бережно ставил на нужную полку, затем поворачивал её и двигал туда-сюда, до тех пор пока она не вписывалась в обстановку надлежащим образом.
Если он и чудовище, то, кажется, чудовище вполне бытовое, внимательное к мелочам.
Он мягко закрыл дверь, сложил пустой мешок пополам, потом снова пополам и просунул его под шкаф. Снял свой испачканный плащ, повесил его на крючок, проворно отряхул, повернулся и застыл как вкопанный. Бледное тонкое лицо. Не старое, но в глубоких морщинах. Твёрдые скулы, глаза голодно блестят в посиневших глазницах.
На мгновение они уставились друг на друга, оба казались одинаково шокированными. Затем его бесцветные губы конвульсивно сложились в болезненную улыбку.
— Ты очнулась!
— Кто ты такой? — Устрашающий скрежет в её пересохшей глотке.
— Не важно, как меня зовут. — Он говорил с отголоском акцента жителей Союза. — Достаточно сказать, что я изучаю естественные науки.
— Лекарь?
— Помимо прочего. Как ты уже могла понять, я увлекаюсь, в основном, костями. Вот почему я так рад что жизнь… мне тебя подбросила. — Он снова усмехнулся, но усмешка, как у оскаленного черепа, не коснулась его глаз.
— Как я… — Ей приходилось бороться со словами. Челюсть заело, как ржавый шарнир. Будто она пыталась говорить, набрав полон рот говна и на вкус это вряд ли было более приятным. — Как я здесь очутилась?
— Мне нужны тела для работы. Порой они попадаются там, где я нашёл тебя. Но прежде мне ещё никогда не попадались живые. Насколько могу судить, ты крайне, впечатляюще везучая женщина. — Казалось, он на секунду задумался. — Конечно, в первую очередь было бы везеньем, если бы ты вообще не упала, но… раз уж ты…
— Где мой брат? Где Бенна?
— Бенна?
Память нахлынула в одно ослепляющее мгновение. Кровь, просачивающаяся между его сжатых пальцев. Длинный клинок, пронзающий его грудь, пока она, беспомощная, смотрела. Его обвисшее, вымазанное красным лицо.
Она издала каркающий вопль, встрепенулась и перекосилась. Каждую часть тела охватила агония, заставляя скорчиться ещё сильней. Её били спазмы, подкатила рвота, но она сдерживалась. Хозяин наблюдал за её борьбой — восковое лицо пусто, как чистая страница. Она обмякла, плюясь и стеная, в то время как боль росла всё больше и больше, зажав её в гигантские, неуклонно сжимающиеся тиски.
— Злостью ничего не добьёшься.
Всё что она могла сделать это зарычать, спёртое дыхание чмокало сквозь стиснутые зубы.
— Полагаю, тебе сейчас в какой-то мере больно. — Он выдвинул ящичек шкафа и вынул оттуда длинную трубку — чаша протравлена чёрным. — Я бы постарался к этому привыкнуть, если получится. — Он нагнулся и вытащил щипцами из огня горящий уголек. — Боюсь, что грядущая боль станет твоим постоянным спутником.
Перед ней смутно замаячил потёртый мундштук. Она досаточно часто видела курильщиков шелухи, корявых как трупы, самих превратившихся в бесполезную шелуху, ни о чём не заботящихся, кроме следующей трубки. Шелуха была похожа на милосердие. Вещь для слабых. Для трусов. Он снова улыбнулся своей улыбкой покойника. — Это поможет.
Достаточное количество боли делает трусом любого.
Дым жёг лёгкие, от него сжимались больные рёбра, каждая судорога слала новый приступ боли до самых кончиков пальцев. Она простонала, лицо сморщилось, снова сопротивляясь, но уже гораздо слабее. Ещё одно кашляние, и она безвольно улеглась. Её унесло прочь от боли. Унесло прочь от ужаса и паники. Всё вокруг медленно таяло. Мягко, тепло, удобно. Кто-то издал длинное, низкое постанывание. Может быть она. Она ощутила, как по её лицу сбегают слёзы.
— Ещё? — В этот раз она удержала дым, пока он кусался и першил в горле и выдохнула его мерцающей спиралью. Дыхание всё замедлялось и замедлялось, пульсация крови в её голове утихла до
