— Извините меня, — сказал он, — что я просил вас прийти сюда, а особенно прийти вместе. Я должен немедленно переговорить с вами обоими.
— Я к вашим услугам, адмирал, — ответил молодой человек, поклонившись.
— Я жду ваших объяснений, — кротко сказала донна Клара.
Монбар молчал несколько минут, потупив голову и нахмурив брови. Однако мало-помалу лицо его прояснилось; он поднял голову и заговорил тихим голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое волнение.
— Я хочу кое-что сказать вам, — произнес он, — особенно вам, дон Гусман.
— Адмирал, я уже не называюсь таким образом, — быстро перебил его молодой человек.
Донна Клара положила ему руку на плечо.
— Не прерывайте адмирала, — сказала она.
Молодой человек взглянул на нее с удивлением, но увидел на ее чертах такое выражение доброты и мольбы, что поклонился в знак согласия.
— Великий час, которого я ждал столько лет, наконец настал, — продолжал Монбар. — Завтра на восходе солнца я лицом к лицу встречусь, надеюсь в последний раз, со своим неумолимым врагом, ненависть которого преследовала меня всю мою жизнь. Господь, суд которого непогрешим, будет судьей между герцогом Пеньяфлором и мною.
— Герцогом Пеньяфлором! — вскричала донна Клара, с испугом сложив руки.
— Герцогом Пеньяфлором! — изумленно прошептал молодой человек.
— Да, разве вы этого не знали? — продолжал Монбар с горечью. — Герцог Пеньяфлор, вице-король Новой Испании, находится на флагманском корабле неприятельской эскадры; увлекаемый ненавистью, он захотел лично присутствовать при гибели своего врага. Но оставим это и перейдем к вам, дон Гусман. Я не хотел бы против вашей воли вовлекать вас в смертельную битву с человеком, который заботился о вас в дни вашей юности и которого, до получения доказательств в противном, вы обязаны считать вашим благодетелем. Я не хочу насиловать вашу совесть, — сказал Монбар с выражением жестокой иронии, которое заставило задрожать его собеседников, — вы будете свободны оставаться нейтральным в битве, если ваши чувства побуждают вас к этому.
— Ах, милостивый государь!.. — вскричал Франкер.
— Подождите! — быстро перебил его Монбар. — Я еще не кончил.
— Боже мой! — прошептала донна Клара. — Что вы хотите сказать?
— Все, — ответил Монбар хриплым голосом, — потому что час открытий пробил, истина должна наконец обнаружиться; этот молодой человек должен быть судьей в своем собственном деле и сделать выбор между своим отцом и своим благодетелем!
— Моим отцом? — вскричал молодой человек. — Вы произнесли эти два слова: моим отцом!
— Да, дон Гусман. Все доказывает мне, что вы мой сын; бумаги, отданные умирающим доном Фернандо д'Авила Филиппу д'Ожерону, почти не оставляют сомнений на этот счет.
— Простите меня, я схожу с ума, я не понимаю; вы мой отец?
— Выслушайте меня. У герцога была дочь. Я случайно спас жизнь этой дочери; в то время я был блистательным дворянином, исполненным веры, пылкости и надежды и служил офицером во флоте французского короля. Герцог поощрял мою любовь к его дочери, он, так сказать, толкнул ее в мои объятия, а так как Франция и Испания находились тогда в состоянии войны, он тайно обвенчал нас в Кадисе. Но через несколько дней после этого брака герцог вдруг увез от меня свою дочь, отправив ее неизвестно куда. Когда я пришел к нему в дом с требованием возвратить мою жену, то выяснил, что он уехал, поручив слуге передать мне эту записку.
Монбар вынул бумажник из кармана, а из бумажника — письмо, пожелтевшее от времени.
— Вот что заключалось в этом письме, — сказал он, — слушайте.
Он прочел голосом, дрожащим от гнева, а может быть и от горести:
— О, все это ужасно! — вскричал молодой человек, закрыв лицо обеими руками.
— Это еще не все, — продолжал Монбар, хладнокровно складывая письмо и убирая его в бумажник, — я гнался за герцогом по Испании и Италии, я поехал вслед за ним во Францию, где нагнал его наконец в жалком местечке в нескольких лье от Парижа. Я потребовал от него возвращения своей жены, потому что его дочь принадлежала мне; наша взаимная любовь обманула соображения ненависти: его дочь месяц тому назад родила сына, которого герцог отнял у нее прежде, чем она успела подарить первый поцелуй этому невинному созданию.
— Пощадите, пощадите, ради Бога! Разве я не достаточно наказана?! — вскричала донна Клара, в слезах падая к ногам Монбара.
Он смотрел на нее с минуту со странным выражением, потом наклонился к ней, нежно поцеловал ее в лоб и бережно приподнял:
— Горесть освящает; вы очень страдали, бедная женщина, — сказал он с волнением. — Будьте прощены.
— Моя мать! Это моя мать! О, сердце говорило мне это! — вскричал молодой человек, бросаясь в раскрытые объятия донны Клары. — У меня есть мать! Боже мой! Боже мой! У меня есть мать!
— Сын мой! Ах, наконец-то! — вскричала в то же время донна Клара, прижимая его к груди.
Они смешали свои слезы и поцелуи.
— Увы! Вот после многих лет первая секунда радости, дарованная мне небом, — прошептал Монбар, опуская голову на грудь. — Могу ли я возвратить счастье этим двум обожаемым существам?
Донна Клара вдруг отстранилась от своего сына и, указывая на Монбара, который смотрел на них, улыбаясь, прошептала:
— А он?
— Отец мой! Да, да! Мой отец! О, я его люблю!
Все трое соединились в одном объятии. На несколько минут все было забыто; счастье от неожиданного соединения переполняло их сердца.
Монбар первым взял себя в руки и вернул свое обычное хладнокровие.
— Теперь… — сказал он.
— О, ни слова больше об этом, отец! — с жаром вскричал молодой человек. — Я нашел обожаемую мать, отца, которого я люблю и уважаю; чего более могу я желать? Что еще могу я узнать? Ничего. А герцог Пеньяфлор, палач моего отца, тиран моей матери, развратитель моей юности? Это чудовище, и я не желаю ничего о нем знать!
— Хорошо, сын мой! — радостно вскричал Монбар.
— Сын мой, — сказала донна Клара, положив обе руки на его плечи и смотря на него с мольбой, — это чудовище — мой отец! Если Господь иногда позволяет отцам проклинать своих детей, он приказывает детям благословлять отцов.
— Матушка, — ответил молодой человек дрожащим голосом, между тем как Монбар устремил на него взгляд со странным выражением, — Господь отвергает чудовищ человечества; вы ангел прощения, а мой отец и я…
— Молчи! Молчи! — вскричала она, закрывая ему рот рукой. — Не богохульствуй…
— Я повинуюсь вам, матушка. Адмирал, — продолжал он торжественным тоном, поклонившись Монбару, — я ваш, адмирал; мое место в сражении возле вас. Я требую этого места как принадлежащего мне по праву.
— Вы займете его, — ответил Монбар.
