отступлению. Он перепугался почти до обморока, понимаешь? Завизжал: «Назад!» — уже и знаменщики едва не повернули... его ведь боялись едва ли не больше, чем врагов, а головы никому лишиться неохота. Попробуй, ослушайся приказа — сабля, может, тебя и минует, а топор палача мимо шеи не упадет. В общем, войско вот-вот сомнут... — Он снова примолк.
— А дальше? — жадно потребовал Эннеари.
— А дальше, — отрывисто произнес Лерметт, — командир сотни лучников натянул свой лук, пристрелил Его поганое Величество на месте, знамя королевское сорвал, древко изломал — все так и замерли, что свои, что враги. Сам подумай — это сколько же ярости надо, чтобы этакую дубину голыми руками в ощепье разломать!
Эннеари только головой покачал, силясь представить себе эту невероятную картину.
— А потом, — продолжил Лерметт, — копье подхватил, лук свой на него воздел — вместо знамени, значит — и заорал: «В атаку!» С тех пор, между прочим, на военном знамени Найлисса так и изображать повелось — лук поверх копья.
— А атака? — выдохнул Эннеари.
— А как по-твоему? — осведомился Лерметт. — Сумасшедшая атака, которую возглавляет настоящий сумасшедший — особенно если он еще и полностью вменяем — обычно имеет успех. Такого разгрома степь не ожидала.
Эннеари азартно стукнул себя кулаком правой руки по ладони левой.
— Так ему и надо, твоему не предку, — заявил он.
Лерметт грустно улыбнулся исподтишка. У этой героической истории был на самом деле исключительно горький привкус. Лучник Илент, застреливший короля-палача, короля-предателя, приходился ему сыном. Побочным. Законными сыновьями этот кровавый мерзавец обзавестись не успел — к чему жениться, если любая запуганная до икоты красавица, будь то дворянка или служанка, просто не посмеет королю отказать! Да и вдобавок, если подумать здраво — кто из венценосцев Восьми Королевств отдаст за такую мразь не то, что дочь, а хоть бы и последнюю побродяжку из своего королевства, невзирая даже на территориальные уступки? Дипломатия и выгода тоже ведь имеют свои пределы.
— А этот лучник... он ведь потом и стал королем, да? — с надеждой спросил Эннеари.
— Верно, — негромко подтвердил Лерметт. — Лучник Илент стал следующим королем. Ты и тут угадал.
— Тогда все правильно, — заявил успокоенный Эннеари. — Он ведь всех спас, все королевство...
Лерметт кивнул, опять позабыв, что Эннеари идет впереди.
— А при чем здесь Найлисс... в смысле город? — поинтересовался эльф, так и не дождавшись ответа.
— А при том, что Илент не захотел править в Риаде, как и его... предшественник, — вовремя спохватился Лерметт.
— Его можно понять, — согласился Эннеари.
Еще бы не можно! Как тут не понять? Легко ли сесть на запятнанный кровью невинных трон? Приятно ли править в городе, где лица жителей все еще искривлены ужасом, угнездившимся при предыдущем царствовании? Возможно ли надеть корону отца, убитого твоей рукой?
В последнем, впрочем, как раз никто в Риаде не сомневался — возможно! Илента на руках носили — и потому, что его безумный порыв действительно спас всех, и, как ни странно, потому, что он был сыном своего отца — пренебрегаемым и чудом выжившим. Тираны не желают иметь ни наследников, ни соперников — а кем еще мог считать Илента его кровопийца-отец? К тому же — а кто вправе унаследовать престол, если не сын короля? От него даже не потребовали пройти через очищение... но Илент решил иначе.
Лерметт вдохнул сквозь стиснутые зубы. Не стоит рассказывать Эннеари об очищении. Не поймет. Сочтет этот обычай варварским. Так оно и есть — но только не все можно понять со стороны. Древний обычай Найлисса гласил: при пресечении династии претендент должен быть подвергнут испытанию чистоты своих намерений — или, проще говоря, пытке. Чудовищное обыкновение — однако оно надежно хранило Найлисс от всякого рода узурпаторов и заговорщиков. Есть вещи, против которых бессильно любое честолюбие и любая жажда власти. Слишком уж дорого за нее платить приходится. За все время существования королевства Найлисс прибегнуть к очищению пришлось лишь дважды — и лучник Илент был вторым. Риада дивилась его упрямству — зачем сыну короля проходить очищение? Но Илент объявил прежнюю династию пресеченной. Палача пришлось выписать со стороны и имя жертвы утаить. Легенда гласит, что бедолага-палач так и не успел получить обещанное золото. Стойкость жертвы так потрясла его, что он просто-напросто помер на месте. Жители Риады сочли смерть палача знаком свыше — чем-то вроде божьего суда, надо полагать — а о чем думал Илент, когда его короновали под радостные крики, не знал никто.
С тех самых пор судебная пытка в Найлиссе не практикуется.
Нельзя рассказывать об этом Эннеари. Он никогда не был человеком. Он никогда не жил в Найлиссе. Он никогда не трепетал в ужасе перед коронованным безумцем. Он не стрелял на поле боя в своего отца и своего короля. Он не поймет.
Есть вещи, которые нельзя понять, не пережив. Лерметт и сам не до конца понимает.
Нельзя об этом рассказывать.
— Значит, тогда Илент и построил новую столицу? — спросил эльф. Если он и удивился внезапному молчанию своего собеседника, то, по крайности, не сказал об этом ни слова.
— Да, — тихо ответил Лерметт. — Именно тогда. Он даже не думал, как назовет ее, пока строил — но люди, шедшие за ним в бой, сразу назвали ее «сердцем Найлисса»... а потом и просто Найлиссом. Когда город был построен, называть его как-либо иначе было уже поздно.
— Сердце Найлисса, — задумчиво повторил Эннеари вслед за Лерметтом — медленно, словно пробуя эти слова на вкус. — Долго же его, наверное, возводили...
— Что ты! — хмыкнул Лерметт. — И совсем даже нет. Во-первых, не время по два года нос через губу нести — война все-таки. Пришлось поторапливаться. И потом, гномы хоть и зануды, а тоже не от рассвета до заката один камень в стенку кладут. Они-то как раз быстро управляются. Долго гномы только думают и говорят.
— А при чем тут гномы? — удивился Эннеари.
— При Найлиссе, — ответствовал Лерметт, с трудом подавив искушение посоветовать дурному эльфу не перескакивать через этот камень, а... ф-фу-ух, обошлось! — Конечно, не стану врать, что его одни гномы и строили — людей там хватало. Уж если город заново возводится, нельзя жить в доме, в котором ты ни стены не выкладывал. Все будущие жители Найлисса, как один, на стройке старались. Но и гномов там было немеряно. Этак, пожалуй, один гном на двоих человек и никак не меньше.
— Тогда я, пожалуй, лучше поверю в эту сказочную красоту, — заявил ошарашенный эльф. — Тогда мне, скорей уж, в другое поверить трудно...
— Во что? — поинтересовался Лерметт.
— В то, что у короля вашего... ну, Илента... что у него денег достало расплатиться со всей этой оравой гномов честь по чести. Да еще во время войны.
— Ну, это ты зря, — с укоризной отмолвил Лерметт. — Это ты на гномов совсем напрасное говоришь. Как раз если честь по чести — и денег бы достало. Тем более во время войны. Гномы ведь полишку не запрашивают. Сам знаешь, почему — или нет?
— Знаю, — ответил Эннеари. — Мне Илмерран о «неких гномах» и Четвертой Стене рассказывал.
— Вот-вот, — подхватил Лерметт. — Именно о «неких». Об этих поганцах даже прозваний в истории не осталось, ни в нашей, ни в гномьей — а уж на что народ дотошный. «Некие гномы», и все тут. Ни один гном за свою работу сверх ряда не запросит.
— Так ведь ряд каков должен быть — за целый город! — возразил эльф. — Это же домов-то сколько!
— Домов? — усмехнулся Лерметт. — И только-то? А то, что под землей, а колодцы, а акведук? А сам план города, если уж на то пошло?
