Лерметт мысленно твердил, словно заклинание: «живой, живой», — стараясь не приглядываться, точно ли грудь спасенного слегка приподымается, повинуясь дыханию, не наклоняясь, чтобы прислушаться, бьется ли сердце. Что значит — не бьется? Нет — так будет, и не когда-нибудь, а прямо сейчас!
Лерметт положил ладони на грудь замерзшего, нажал... один только раз нажал — и тут же отнял руки. Судя по тому, как грудная клетка пошла под нажимом наискось, у парня сломано ребро — а может, и не одно. Скверно. Ох, как же скверно. Этак бедолагу вместо того, чтобы спасти, убить можно. Довольно обломку ребра под нажимом вспороть легкое... не думать об этом
На мраморно-белой груди распласталось сбитое набок ожерелье. На фоне этой мертвенной белизны оно казалось Лерметту неправдоподобно темным. Несколько нанизанных на шнурок отполированных деревяшек толщиной в палец, от него отходит еще один шнурок с переливчатыми камнями... нет, несколько — этакая гроздь каменных ягод на кожаном черенке. Странная штука... может, амулет на счастье? Оберег? Если и так, толку от него никакого. Во всяком случае, владельца своего он от беды не уберег. Принц до боли стиснул зубы: четыре «тигровых глаза» выглядели более живыми, чем их обладатель. Ожерелье совсем съехало на сторону; нижний камень свесился до правой подмышки. Было в этом нечто настолько неприкрыто беззащитное, уязвимое, что Лерметт отвел глаза. Он запахнул рубаху поверх ожерелья, не глядя... рубаху... а ведь и верно — одной только рубахи ну никак не достаточно. Да, но если у бедняги сломаны ребра, натягивать на него узкий майлет небезопасно. Плевать, что запасного майлета как раз и нет — Лерметт и без теплой одежды обойдется, не его ведь из-под снега выкопали — но лишний раз тормошить человека с переломанными ребрами не стоит.
Подумав немного, принц отшнуровал рукава от своего майлета и натянул на холодные бесчувственные руки... не ахти что, конечно, а все же лучше, чем ничего. А теперь еще и в одеяло завернуть поплотнее... вот так, и плащом сверху укрыть для верности... эй, Лерметт — да что такое на тебя вдруг нашло? А ну-ка пошевеливайся!
Отчего-то при виде беспомощно свесившегося ожерелья на принца разом навалилась усталость. Усталость и... пожалуй, безнадежность. Именно теперь он всем своим существом ощутил, как хрупка жизнь... и что он может противопоставить всевластию гибели, какие такие усилия? Мертвых не воскресить... да, но кто сказал, что этот парень мертв?
Управившись с одеялом, принц протянул руку к покрытому кровавым инеем лицу... да, щеки ему растереть тоже не получится. Левая щека располосована от глаза и до подбородка. Темная прядь окровавленных волос примерзла к виску самым нелепым образом — вот только теперь и оттаяла. Лерметт безотчетно откинул волосы с лица бедолаги — и замер, пораженный. Нет, ну как же несчастного парня лавина вертела, если ухо у него выкручено кверх тормашками?!
Для ошалевшего от усталости и внезапного прилива отчаяния Лерметта перевернутое ухо оказалось последним, что он мог ожидать увидеть. Не веря собственным глазам, а заодно и собственному рассудку, он коснулся этого уха непонятно зачем — не затем же, чтобы крутануть его в обратную сторону, право слово! Однако именно это он и сделал. И лишь тогда сообразил, что к чему.
Нет, ухо вовсе не торчало мочкой кверху. Она располагалась, где и следует — снизу, маленькая и округлая. А вот то, что Лерметт за нее принял, этакое легкое заострение сверху... ну да, принц был об эльфах наслышан, он читал о них, он неплохо знал по-эльфийски — собственно говоря, именно к эльфам он и направлялся! Но до сих пор ему ни разу не доводилось видеть во плоти ни одного эльфа — а уж тем более уши его разглядывать. Строго говоря, именовать эльфов остроухими значит здорово преувеличивать. Не такие уж эти самые уши, оказывается, и острые. Ухо как ухо. Только на ощупь ну совсем ледяное.
Принц выпустил из пальцев заостренное сверху ухо и медленно сел на пол рядом с телом эльфа. Кончено. Теперь уж наверняка все кончено. Если кого после всяких растираний еще и за ухо крутанули со всей дури, а он даже не вздрогнул... значит, он не может быть живым. Кем бы ни был этот незнакомый эльф, он мертв. Окончательно и бесповоротно мертв.
Все было напрасно...
И тут ресницы окончательно и бесповоротно, по мнению принца, мертвого эльфа дрогнули, он моргнул, открыл огромные, неправдоподобно зеленые глаза и глубоко вздохнул.
— Живой? — ахнул Лерметт. — Все-таки живой?!
Он и сам понимал, что вопрос его звучит глупейшим образом — ведь покойники не моргают и тем более не дышат, даже и эльфы — но ничего не мог с собой поделать. Он ведь уже и надеяться перестал, что ему удастся отогреть замерзшего эльфа. Просто нельзя было не попытаться... а эльф ожил, и от изумления всевозможные глупости так и лезли на язык. Пожалуй, не было на свете такой глупости, которую Лерметт сейчас на радостях не мог бы ляпнуть или сотворить.
— Кто ты такой? — принц продолжал забрасывать эльфа дурацкими вопросами. — Как тебя зовут? Откуда ты здесь взялся? Что ты тут делаешь?
Едва ли он ждал ответа: трудно предположить, что белое, как снег, существо, у которого еще лед со щек не стаял, найдет в себе силы распинаться о своих намерениях и декламировать родословную. Эльф, однако, ответил, хоть и на своем родном наречии — и опять же трудно ожидать, что он сможет изъясняться на любом другом. Нет, если бы Лерметта вытащили из сугроба, а потом, едва одеялом укутав, принялись выспрашивать, навряд ли он сумел бы продемонстрировать знание языков. Навряд ли он и вообще стал бы отвечать. А вот эльф ответил — но только на последний вопрос.
— Таэ керуин, — чуть шевельнулись белые губы; иней на них пошел трещинами.
Таэ керуин.
— Эккейр, — невольно вымолвил он.
Иней на губах эльфа сверкнул в последний раз призраком улыбки и расплылся в капельки воды.
— Эккерейт, — поправил эльф несколько более твердым голосом. — Правдиво... нет, правильно будет — эккерейт. Или — лэн эккейр.
— Запомню, — буркнул Лерметт, чувствуя, как у него горят уши. Справиться с этим простеньким на вид словечком по-эльфийски он даже и не пытался. «Помню» — «алуин», это само собой... а вот как там дальше? «Лейр»? «Лойре»? Нет, единственное, что принц мог бы по этому поводу сказать твердо и без тени сомнений, так это «таэ аллейр» — не помню. Вот не помнит он, которое из времен тут можно применить, и все тут. Будущее ближайшее? Получится, что он это запомнит — но минут на пять, не больше. Будущее расширенное? Это которое объемлет собою тысячелетия? Да не запомнит он на тысячу лет — потому что не проживет столько. Не проживет, и все тут. Поганцы эти эльфы. Нагородили грамматику — обычному человеку не пройти, не проехать. Покуда до нужного слова доберешься, у тебя борода вырастет по пояс. Седая.
— Таэ лайри, — подсказал эльф. Голос его звучал на удивление живо — словно это и не он полчаса назад был безмолвным сверкающим изваянием в пелене кровавой изморози. — У тебя есть что попить? Горячее? Холодно очень.
Принц молча снял с огня дымящийся котелок. Надо же, до чего эльфы быстро в себя приходят. Человек бы на его месте... ну, положим, человек на его месте не выжил бы вовсе.
Таэ лайри, значит. Будущее принятого решения... или вынужденных обстоятельств? Лерметт стиснул зубы. А ведь ничего не поделаешь, придется вспоминать все, что он полагал не слишком нужным. И заново учить — тоже. Прав был отец. Да, почти все эльфы говорят на людских наречиях, и все до единого их понимают. Но ему сейчас нужно не быть понятым, а самому понять. Затем он сюда и приехал. А не понимая языка, он нипочем не поймет, как эльфы мыслят. Как мыслит даже вот этот один-единственный эльф, прихлебывающий темный горячий травяной отвар с вином. Почему он поступает так, а не иначе. Почему он говорит то, а не иное. Почему он, к примеру, едва оттаяв, так охотно болтает о пустяках... или для него это не пустяки? Вот и пойми, попробуй. Не эльф, а ходячая тайна. Загадка мороженая.
Все-таки ни одна неожиданность даром не проходит... а столько неожиданностей сразу — тем более.
