Пард по-хозяйски обошел уцелевшие помещения, включая кухню и кладовки, рассчитывая найти что- нибудь съестное. Девственная чистота полок свидетельствовала о том, что неизвестные головорезы оказались людьми серьезными и обстоятельными. Они не только не оставили в Эврасте никакой поживы, но и прихватили с собой шпалеры, гобелены, посуду и даже книги. Да что там книги, вся дворовая живность была либо перебита, либо съедена. Хотя нет, не вся. Где-то по развалинам бродил петух. Пард отчетливо слышал, как тот озабоченно квохчет, и во что бы то ни стало решил получить этот сомнительный трофей. Но то ли птица была не так проста, то ли у оньгъе притупился инстинкт охотника, однако погоня за неуловимой тварью успехом венчаться не торопилась. А куролов забрел в один из уцелевших подвалов и там обнаружил небольшую, но совершенно не поврежденную дверь. Запиралась она на простой, хоть и увесистый засов. Для человека со сложением Аннупарда открыть дверь оказалось делом плевым, и, сунув нос в подземелье, он сразу и безошибочно угадал в нем тюрьму. Только там может стоять такой особый запах прелой соломы, испражнений, крови, ржавого железа и гнилья.
Стон... или хрип? Чье-то неровное дыхание в полумраке.
– Кто там? – спросил Пард, останавливаясь в дверном проеме.
В ответ только вздох и слабое шевеление в самом темном углу узилища. Пард взял в одну руку секиру, другой рукой крепко сжал чахло коптящий факел и медленно двинулся вперед, напряженно вглядываясь в пляску теней на камнях стен. Чутье у бывшего солдата – как у лисицы, и оно подсказывало, что повода для беспокойства нет. Вряд ли кто стал бы прятаться столько времени в запертой снаружи темнице, если бы имел возможность выбраться наружу. Может быть, забытый всеми узник, а может, старый страж, привычный к сумраку и тяжелым запахам подземной тюрьмы. За первой решеткой Пард разглядел скелет и полуразложившийся труп, за второй – несколько изувеченных, относительно «свежих» мертвецов и, наконец, в самом углу он увидел торчащую из вороха гнилого тряпья руку, привязанную толстой веревкой к кольцу, вмурованному в стену. Рука была живая, хотя сильно покалеченная и покрытая коркой черных струпьев. Ее хозяин лежал на полу, уронив голову на голую грудь. Бедолага находился при последнем издыхании, если судить по хриплому бульканью, которое изредка вырывалось из его глотки.
– Эй, приятель, ты живой?
Пард не слишком рассчитывал получить вразумительный ответ, но его и не требовалось. Узник отчетливо скрипнул зубами, дернулся, от чего грязные пасмы волос прочертили в луже полукруг, но голову поднять не смог.
– Я тебе помогу, – пообещал дезертир.
Кем бы ни был бедняга, за что бы ни был столь нещадно искалечен, но даже умирать человек должен не в грязной конуре, а под открытым небом. Небось уже давненько солнца не видел, с жалостью подумал Аннупард. Война сделает бесчувственным кого угодно, и оньгъе мог спокойно пройти мимо мертвых детей, истерзанных женщин, кричащего умирающего. Но сама мысль о неволе и ненависть к ней заставила его перерезать веревку на тощем запястье узника, подхватить под мышки его недвижимое тело и что есть сил протащить его наружу, к солнцу, к свету, к пусть предсмертной, но свободе. Факел пришлось бросить внизу, и дезертир, чертыхаясь и проклиная все на свете, волок длинноногого узника по крутой лестнице, натыкаясь впотьмах на какие-то углы и выступы, которых раньше не замечал.
– Уф! Ну вот и все. Кажется, выбрались.
Хозяйственный двор был залит солнечным светом, ослепившим дезертира, как летучую мышь. Некоторое время он тер глаза, размазывая по лицу пот и грязь, матерясь, но зрение, как назло, не торопилось возвращаться. Пард присел рядом со спасенным, представляя себе, каково узнику – давнему обитателю тьмы, если так худо его глазам после получаса блуждания в подземелье.
– Ты потерпи, мужик. Не смотри пока на свет, а то ослепнешь.
Тот в ответ только легонько пошевелился. «Живучий, однако», – подивился Пард. Он терпеливо подождал, пока глаза перестанут слезиться, и решил-таки осмотреть свою «добычу». Но лучше бы он этого не делал.
Так пытают либо страшного, ненавистного врага, либо ради скотской забавы. Парду доводилось встречать любителей чужой боли, и не только на войне, где нет места милосердию и жалости. В родной деревне он в сопливом детстве до полусмерти избил соседского парнишку, забавы ради замучившего котенка. Лицо бывшего заключенного покрывал толстенный слой грязи, смешанной с запекшейся кровью. Неестественный угол лишенного волос подбородка указывал на то, что челюсть сломана в нескольких местах.
Тело покрывало неисчислимое количество шрамов, язв и ожогов, ногти были сорваны, а сами пальцы рук, сломанные не раз и не два, срослись как попало – вкривь и вкось. Этот человек перенес немыслимые муки...
И тут он открыл глаза. Светло-серые, как жидкое серебро, с точечкой зрачка в центре. Нечеловеческие глаза, полные предельного сосредоточения и боли. Пард отшатнулся и, чтобы убедиться окончательно во внезапной догадке, отодвинул липкие пряди над ушами. Так и есть, заостренные кверху, почти без мочки, самые натуральные эльфьи уши. Если бы в корчме Парду на тарелке подсунули подгнивший трупик крысы, а он умудрился бы откусить кусочек, то наверняка не испытал бы такого отвращения и гадливости. Рыбьи глаза, острые уши, обкромсанные космы тонких и жестких волос – все один к одному. Эльф, проклятущий мерзкий эльф – вот кто это такой! К горлу подступила тошнота, словно дезертир покопался голыми руками в кишащей червями могиле. В водянистых рыбьих глазах нелюдя мелькнуло узнавание.
«Понял, гад, кого ему послала судьба на помощь!»
Лучшая из шуточек злого бога Файлака, позволившего спасти пленника-эльфа его заклятому врагу – оньгъе. Удивление сменилось могильным безразличием. Кажется, эльф за несколько мгновений успел смириться с мыслью о неминуемой расправе.
– Демоны! Вот гадость! Падла! Не пялься на меня, сука!
Пард схватился за секиру, намереваясь проломить эльфу голову, размахнулся как следует и... лезвие глухо тюкнуло по земле рядом с острым ухом. Черная короста на месте губ дернулась, выпуская алую струйку, словно эльф хотел что-то сказать. Проклясть? Поблагодарить?
– Я тебя вытащил – и хватит, – хрипло проговорил оньгъе, выдергивая секиру из земли. – Сдыхай теперь сам.
Он с трудом оторвал взгляд от серебристых омутов и не пошел, а побежал к выбитым воротам, намереваясь помыть руки в ближайшем колодце. Ненависть и отвращение к эльфам текли у него в крови, добавляя ей красного цвета и солености, они передавались из поколения в поколение и превосходили по силе ненависть к остальным нелюдям – оркам и тангарам, вместе взятым, в несколько раз. Где был ее исток, никто в Святых землях и не помнил, но слово «эльф» так давно стало ругательством, что каких-то обоснований уже и не требовалось. В детстве мать рассказывала страшные сказки о злобных и коварных эльфах, которые после смерти превращаются в упырей-кровососов. В безбородом отрочестве за прозвище «эльфья рожа» можно было получить ножиком в пузо, а прозвание «полуэльф» ставило человека на один уровень с растлителями малолетних и скотоложцами.
Убить эльфа дело богоугодное, что клопа задавить, так почему он не зарубил остроухую тварь на месте? Почему оставил помирать своей смертью в полуразрушенной, разграбленной усадьбе? На эти вопросы не было у Аннупарда ответов. Он стремился уйти от проклятого места как можно дальше, куда глаза глядят, лишь бы подальше.
Никогда прежде встречать кого-то из проклятого народа молодому оньгъе не доводилось, да и не стремились, по вполне понятным причинам, эльфы в Святые земли, отсиживаясь за своими горами. Там они лелеяли злобу по отношению к настоящим людям и с помощью своей демонической магии насылали на тех болячки и черный мор. Пард даже поинтересовался однажды насчет этого у своего учителя – лекаря Харанга, но в ответ получил кривую ухмылку да пару подзатыльников, на которые добрый доктор был весьма горазд. Ладно, пусть про хвори все выдумка, а все остальное – правда? Что эльфы воруют детей из колыбелек, подкладывая на их место трухлявый пень или дохлого щенка? Может быть, до сумасшествия пытают пленников, живьем сдирая кожу или вырывая из груди еще живое сердце? Отрезают языки человеческим девушкам, прежде чем изнасиловать?
Сколько бы ни наговаривали на орков, сколько бы ни рассказывали небылиц, но Пард своими глазами видел оркских красоток, гораздо более целомудренных, чем многие девчонки из его деревни, не говоря уже о городских. Орки-стрелки, отчаянно защищавшие Шальгу, вызывали лишь уважение, и не только у Парда.
