Я ведь еще перед экспедицией почитал про тасманийцев и хорошо помнил единственную сохранившуюся фотографию, где были изображены последние представители этого народа. Но там были какие-то гибриды негров с питекантропами, тупо смотрящие в объектив, а здесь совершенно нормальные люди, только голые. Мальчишки так вообще больше похожи на европейцев, чем на моих полинезийцев, и не имеют совсем ничего общего с фотографией последних жителей Тасмании.
Но, чуть подумав, я понял, что ключевое слово здесь — «последние».
Представьте себе, что в Отечественной победили гитлеровцы. Кто был бы изображен на фотографии «последние русские» — богатыри и красавцы? Хрен. Да и сейчас не исключено, что в каком-то будущем может появиться такой снимок, тенденция уже просматривается. И будут оттуда смотреть на потомков тупые бомжи с пропитыми дегенеративными харями! Даже если к тому времени и останется кто-то более похожий на человека, найдется множество совершенно объективных причин, по которым он не попадет в кадр. Ибо историю пишут победители.
Потерпевшие кораблекрушение вызвали немалый интерес в городе, но относился он в основном к их одежде, а точнее — полному ее отсутствию. Дело в том, что температура была порядка плюс пятнадцати градусов, и полинезийцы просто не понимали, как можно в такой жуткий мороз ходить без теплой одежды, обуви, головного убора и при этом не дрожать и не синеть.
Действительно, гости, кроме ребенка, сильно замерзшими не выглядели. Им выделили небольшую палатку, навалили перед ней кучу дров, разожгли костер и оставили в покое — все равно до обеда оставалось еще не меньше полутора часов.
Я же сначала внимательно рассмотрел их плавстредство, которое было отцеплено от «Мечты» и вытащено на берег. Кстати, пожилой мужик первым делом отвязал от своего судна три поперечных перекладины, оказавшиеся копьями. Два цельнодеревянных, с обожженными концами, и одно с каменным наконечником, не только аккуратно примотанным к древку, но и замазанным чем-то вроде смолы для придания креплению большей прочности. Агрессии или испуга гости не проявляли, сидели у своего костра с видом явного блаженства и с умеренным интересом разглядывали наш город.
Их корабль оказался сделанным из коры белого эвкалипта, которую можно было снять со ствола целиком. Ее и сняли, а потом свернули в трубку и замазали чьим-то жиром. Наверное, для герметичности, а не для запаха, но воняла эта замазка здорово.
Так вот, плот состоял из трех таких баллонов — большого в центре и двух поменьше по краям. На корме располагалось нечто вроде высокой глиняной тарелки с углями и золой — видимо, добывание огня представляло собой настолько нелегкую задачу, что его брали с собой в плавание. Тарелка и давала дым, из-за которого Влас принял плот за моторное судно, а потом ее залило.
После обеда, состоящего из жаренного на вертелах валлаби, то есть кенгуру размером с зайца, коих тут водилось довольно много, я отправился на свою дачу около Прудов. Использовать Ханю в качестве переводчика оказалось невозможно — она не понимала ни слова из того, что говорили гости. Вот я и решил посмотреть, нет ли в интернете каких-либо сведений о языке тасманийских аборигенов. Потому как приплыли наши гости явно оттуда, а не с австралийского материка.
Как ни странно, словари нашлись довольно быстро. Правда, англо-тасманийские, но я в общем-то ничего другого и не ждал. Более того, выяснилось, что у наших соседей два языка, довольно сильно отличающихся друг от друга. Я выбрал тот, на котором говорили племена, обитающие на северо-востоке Тасмании, решив, что вряд ли визитеры явились к нам с противоположного конца своего не такого уж маленького острова. Так оно и оказалось — через пару недель мы уже неплохо понимали друг друга.
За это время тасманийцы освоились в городе и даже приняли участие в его обеспечении продовольствием, сходив на охоту и добыв своими копьями трех валлаби, один из которых оказался довольно крупным, килограммов на пятнадцать. Причем сами сдали добычу на кухню, не предъявив на нее каких-либо особых прав, что лично мне очень понравилось.
Кроме того, гости поняли, зачем нужна одежда, и даже начали ее носить, но пока частично. То есть они еще соглашались надеть что-либо на торс, но и штаны, и юбки им совершенно не понравились. Получилось, надо сказать, довольно странное зрелище — сверху какая-нибудь дешевая ветровка, а снизу ничего. Дядя Миша, впервые увидев такое, вздохнул и сказал, что эту армянскую порнографию надо как- нибудь побыстрее прекратить.
Жили гости все в той же палатке, четырехместной «Тунгуске», и долго не могли понять моего вопроса, не хотят ли они сменить жилище на более просторное. Зачем? Ведь и здесь все прекрасно помещаются!
Кстати, что-то подобное произошло и с жильем для аборигенов Хендерсона и Питкэрна. Они совершенно не признавали отдельных комнат, предпочитая всей семьей жить в одной, причем так, чтобы остальные семьи тоже были рядом. Все правильно — ведь они веками на собственном тяжелом опыте уясняли простую вещь: остался один — умер, выжить можно только вместе. Даже семья, оставшись одна, тоже скорее всего умрет, просто не так быстро.
И теперь город состоял из моего двухэтажного особняка и трех похожих на косую букву «Х» домов, стоящих впритык друг к другу. Дома выглядели так: в центре — большая пятиугольная кухня с буржуйкой, а от нее отходят четыре комнаты размером два с половиной на семь метров, в каждой из которых живет одна семья, иногда довольно большая. Пятый луч — короткий, это входной тамбур, он же дровяной сарай.
Чуть в стороне от трех домов строилась клиника — Женя опасался всплеска простудных заболеваний, но пока, тьфу-тьфу, всерьез никто не заболел, только у троих появился насморк. Впрочем, сейчас тут было самое начало осени, зима еще впереди.
Город уже имел название — Форпост, но большинство его жителей пока считало, что это просто синоним слова «город». И было этих самых жителей сорок девять, если не считать тасманийцев.
Кстати, выяснилась довольно интересная вещь. Два паренька напоминали европейцев именно потому, что в их жилах текла европейская кровь!
Лет двадцать назад, точнее тасманийцы или не помнили, или не могли сказать, их охотничья экспедиция посетила остров в пяти километрах от северо-западной оконечности своей земли. И обнаружила там двоих белых людей! Они сказали, что их большая лодка разбилась о скалы неподалеку и в живых осталось только двое.
Один, чуть оклемавшись, повел себя плохо. Пытался командовать, кричал, что надо плыть на большой остров, что в трех днях пути на север, где мог остаться их разбитый корабль и, возможно, другие выжившие. Глупому белому пытались объяснить, что плот, сделанный из лучшей коры лучшего эвкалипта и промазанный лучшим жиром самого толстого котика, все равно не сможет продержаться на воде трое суток. И двое тоже, максимум день и ночь. Но белый не успокаивался, по коей причине вскоре умер.
Я попытался расспросить, от чего именно, но собеседник сделал вид, что не знает. Понятно: болезный так достал охотников своими воплями, что те, наверное, слегка стукнули его чем-нибудь тяжелым или острым.
Второй белый оказался куда разумнее. Он без возражений последовал за охотниками на большую землю и вскоре нормально вписался в жизнь рода. Парни, про которых я спрашивал, — это его сыновья, а сам он умер три года назад. От него остался отличный нож, которым очень удобно снимать кору с корабельных деревьев.
Обитатели Тасмании жили родами, или племенами, но это было что-то вроде конфедераций. Основной административной единицей являлась семья, причем иногда она являлась довольно большим образованием. По словам моего собеседника, численность его семьи в лучшие годы превышала тридцать человек. Но последнее время духи отвернулись от нее, людей осталось совсем мало, и более удачливые семьи стали потихоньку оттеснять наших гостей из мест, богатых дичью. Вот, значит, они и решили посмотреть, не лучше ли будет переселиться на острова, находящиеся на северо-востоке от их земли.
Ближний остров, то есть Кларк, который в хорошую погоду был виден с берегов Тасмании, оказался слишком маленьким и бедным. Тогда семья решила перебраться на следующий, на моих картах обозначенный как Кейп-Баррен, но усилившийся ветер унес их плот в море.
В конце беседы глава семьи спросил, можно ли им остаться на Манюнином острове. И получил ответ,
