— Не знаю… Ой, это, наверно, Жека-Артистка! Она у нас на плоту штурманом была!.. Я и не знал, что у нее такая хорошая фамилия.
— Хорошая? — удивилась Юля.
— Ну… знакомая. У нас в классе один Зайцев был. Уехал потом…
— Друг? — осторожно спросила Юля.
Фаддейка тихо помотал головой:
— Нет, просто… — Он улыбнулся: — Я один раз пошел за него, чтоб укол поставили, потому что он… ну, не хотел он. Сделал, а потом говорю: «Не ходи, я уже, вместо тебя». А он говорит: «А сам-то как пойдешь за себя? Тебя же сразу узнают, когда второй раз увидят!» И пошел тоже, с моей фамилией. Смешно так… А через два дня уехал, насовсем.
— Может быть, еще встретитесь, — сказала Юля.
— Может быть… Юль, ты про песню о рыжем коне смотри не забудь.
— Не забуду… А в этой истории с уколом ты не прав.
— Почему? — слегка ощетинился он.
— Подумай своей головой. Ты его спасал от пустяшной боли, а укол этот спасает человека от самых больших болезней. Что важнее? И если бы он без прививки остался, а потом заболел, тогда что? Из-за тебя…
— Ну… — Фаддейка посопел и вскинул веселые глаза. — Ничего же не случилось. Он оказался смелый в конце концов… А в уколы я не верю, глупости это.
— Почему же глупости!
— Конечно… Как получается! Чтобы спасти человека от большой болезни, надо загнать в него маленькую заразу. Разве так может быть?
— Может.
— Значит, чтобы человек не стал настоящим предателем, он должен сделать, что ли, маленькое предательство?
— Вот это рассуждение… — озадаченно сказала Юля. — Ты… что-то не так. Одно дело жизнь, а другое медицина. Ты не запутывай себя, Фаддейка. И других не запутывай.
Он молчал довольно долго. Потом, глядя под ноги, сказал:
— Себя я все-таки запутал…
И конечно, тревога за него опять ухватила Юлю неласковой лапой. И конечно, Юля сразу спросила:
— Фаддейка, что случилось?
— Я скажу… Я и приехал, чтобы сказать…
Он остановился. Быстро взглянул Юле в лицо и опять уставился на ботинки. Десятки разных догадок проскочили в голове у Юли, в том числе и довольно страшные.
Но все оказалось проще.
Проще ли?
— Юля, когда человек самое честное слово дал, а потом нарушил, он предатель?
— Опять ты про свое… — осторожно сказала Юля.
— Нет, ты ответь.
— Ну… вообще-то это нехорошо. Но как я могу сказать точно? Я же не знаю, в чем дело…
— Хоть в чем, — отрезал он. — Ты сама понимаешь, что это предательство.
— Фаддейка, — шепотом спросила она, — а как это с тобой получилось? Ты уж расскажи…
Она думала: ему надо рассказать, чтобы меньше мучиться. Но Фаддейка возмущенно фыркнул:
— Со мной! Со мной это не получилось. — И сказал тише: — Но я не знаю, как быть.
Юля молча ждала.
— Я слово дал, а теперь понимаю, что зря. А что делать? От него может кто-нибудь освободить?
— От слова? Тот, кому ты его дал.
— Да… а если сам себе! Разве сам себя могу?
«Нет, самому нельзя, — подумала Юля. — Это было бы слишком просто». И вздохнула.
— Но ведь кто-то может, — шепотом сказал Фаддейка. — Лучший друг может?
— Лучший друг… наверно, да.
Он взял ее за руку, как тогда на ночном берегу, в первый вечер знакомства. Как братишка. И сказал со спокойным вздохом:
— Тогда хорошо.
Теплея от благодарности к Фаддейке, и боясь за него, и радуясь, что есть он вот такой на свете, Юля проговорила:
— Но ведь я… но ведь друг, чтобы освободить от слова, должен знать, про что оно.
Он ковырнул ботинком нашлепку грязи на доске тротуара.
— Я дал слово, что не буду встречаться с одним человеком. Никогда в жизни. Потому что он меня бросил… когда я маленький был…
Обо всем догадавшись, Юля сказала негромко:
— Это бывает. Сперва решил что-нибудь, а потом понимаешь, что поспешил…
— Я не спешил. Я долго думал… Но сейчас опять думаю. Я ведь ничего про него не знаю. Может, он не виноват… Он теперь меня ищет. Вдруг ему плохо, а я… ну, я не знаю…
— Я понимаю, — сказала Юля.
Он глянул с сомненьем: понимает ли? И проговорил насупленно:
— На свете столько людей, которым плохо. А если еще одному… Сперва кажется, что пустяк. А потом — колокола…
«Какие колокола?» — хотела спросить Юля. Но смолчала. Ей вдруг показалось, что Фаддейка может заплакать. Она быстро сказала:
— Конечно, я освобождаю тебя от твоего честного слова.
Фаддейка глянул на нее хмуро и требовательно:
— Так быстро нельзя. Это надо серьезно. Ты должна подумать и все решить.
— Хорошо, я подумаю.
— Я тебе все расскажу, и ты решишь. Ладно? Можно ведь и не сегодня. У нас ведь еще будет время…
…Фа-Тамир устало проговорил:
— Все осталось… И мы, и пески. И колокола… Вы слышали, князь, старую сказку, что иногда они звонят сами собой? То ли в предвестии новых бед, то ли в память о ком-то…
Урата-Хал промолчал. Или не расслышал, или обдумывал ответ. Но полковник легкой конницы Дах, безмолвно слушавший беседу начальников, вдруг сказал:
— Простите меня, маршал, простите, князь, но я должен сообщить то, о чем не решался говорить раньше… Колоколов нет.
— Как нет? — Князь тауринов недоуменно вскинул голову. — Их сняли? Где и сколько? Кто?
— Неужели кто-то решился нарушить обычай? — сумрачно спросил Фа-Тамир. — Тогда и другие запреты будут развеяны, как песок…
— Их не сняли. Их нет вместе с башнями и арками…
— Говори яснее, Дах, — нахмурился Фа-Тамир. И ощутил, как сбилось с ритма сердце. Будто конь оступился.
— Мы хотели похоронить Хоту-Змейку у подножья двойной башни, прозванной «Брат и сестра». Ее колокол на рассвете всегда блестел, как звезда… Мы не увидели башни. Место, где она стояла раньше, нашли по трем высохшим деревьям, но от башни не было и следа. Ни фундамента, ни даже камня. Только песок.
— Вы ошиблись местом, полковник, — сказал Фа-Тамир.
— Когда возвращались к Стану, я приказал держать на холм с каменными столбами, где висели три колокола. Их тоже нет… Я бросил в пески полсотни всадников, они к середине дня вернулись в смущении.
