присоединена выразительная приписка главного редактора журнала А. Т. Твардовского: «Дорогая Вера Федоровна, я подоспел к письму А. К. и также прошу: вонмите, не забудьте о «Новом мире», когда рукопись Ваша придет с машинки. Большой привет и низкий поклон» (там же).
Обещанный для «Нового мира» роман далеко еще не был автором завершен. Чем глубже входила писательница в содержание жизни своих героев, тем дальше отходила она от праздничной новогодней тональности первых сцен и тем острее ощущала потребность радикально переработать все написанное чуть не с самого начала. О первых серьезных затруднениях с новым романом Панова откровенно написала в одной из своих статей 1952 г., когда конца работы еще не было видно.
«Вот сейчас пишу роман («Времена года»), и все повторяется снова. Я давно задумала и облюбовала этот роман, и мне казалось, что здание уже построено целиком, остается занести его на бумагу. Но людям, которых я поселила в этом здании, оно не понравилось. Они немедленно взялись перестраивать его: пристроили четвертую часть, безжалостно сбили затейливые лепные украшения, над которыми я столько трудилась, и перетасовывали все главы, как колоду карт. Герои, предназначенные автором для второго и третьего плана, потребовали, чтобы их переселили в самые лучшие квартиры и уделили им преимущественное внимание; и, напротив, те, кто в замысле моем ходил в первых героях, добровольно удалились на более скромные места. И мой ритм разрушен, и вместо заботливо выписанных мною диалогов вольно звучат их речи. Ничего не поделаешь, приходится смиренно переписывать страницу за страницей, если не чувствуешь в себе силы прикрикнуть хорошенько на героев и подчинить их своей авторской власти» (ЗЛ. С. 45–46).
Крупная перестройка романа была связана прежде всего с расширением линии Степана Борташевича и судьбою его семьи. История морального перерождения ответственного городского работника-коммуниста, выдвиженца из рабочей среды, вставшего на путь хищений и обмана государства, заканчивалась по сюжету романа закономерным крахом, самоубийством главы семейства и запоздалым прозрением его детей. Панова перевела эту историю из второстепенной в одну из главных линий романа, сопоставив по закону художественного контраста судьбы Куприяновых и Борташевичей в старшем и младшем поколениях.
В светлый и радостный мир жизни города Энска, который рисовался автору на первом этапе работы, писательница ввела важный новый мотив разоблачение потаенных и маскирующихся сил социального зла, разраставшегося на протяжении нескольких десятилетий и способного к затяжной и упорной борьбе за свои корыстные интересы. «И я с тяжкими усилиями описывала события, происходившие в прошлом, — подтверждает Панова, — а особенной крови стоил мне Степан Борташевич, отец Кати и Сережи, так как этот тип человека мне бесконечно чужд всю жизнь. Впрочем, думаю, мне удалось сложить его опять-таки из мелкомозаичных частиц, таких, как его «забуренье» по мере достижения высоких должностей, из его служебной «Победы» с брезентовым верхом (такая машина была тогда у Ленинградского отделения Союза писателей), из отбойного писка телефонной трубки и, наконец, трагического выстрела за дверью его кабинета и кровавой лужи на ковре» («О моей жизни…», «Очень трудная работа»).
Описывая судьбу Борташевича, систему его маскировки и подробности его уголовного дела, Панова опиралась на вполне конкретные факты и материалы. Один из работников ленинградской милиции послужил в романе прототипом майора Войнаровского.
В процессе работы над «Временами года» Панова ощущала возраставшее сопротивление материала, который с трудом давался ей в руки. 29 марта 1952 г. она признавалась в письме к А. К. Тарасенкову: «Задачу взвалила на себя явно непосильную, не знаю — справлюсь ли, сама не понимаю — что же из этого всего получается. […] Какие-то вещи, о которых я пишу, ни разу не были в нашей литературе. Сто человек мне бесспорно скажут, что они и не должны быть в литературе. (Это не ко всему роману относится, только к части материала.) А я всей моей писательской и гражданской совестью убеждена в том, что они должны быть в литературе, в той литературе, которая ставит перед собой такие цели, которая ведет сейчас литературу стольких стран и ей служит образцом.
В частности, полным голосом и совершенно вольно я говорю там о любви (разной), о материнстве, о прочем в таком духе. Говорю так, как мне хочется сказать.
Поднимаю какие-то забытые (хотя очень не новые) вопросы, которые, на мой взгляд, давно пора поднять — а именно, что человек сам тоже ответчик за свою судьбу, что нельзя всю ответственность валить на общество, что каждому много дается и с каждого должно много взыскиваться. Скажете неинтересно? Ужасно интересно, когда, как говорится, дается через художественные образы. Ух! Какая нудная и мертвая эта номенклатура образы, сюжет и т. п.
И о том, что так же, как растут наши представления о техническом прогрессе по мере приближения к коммунизму[…], так растут и наши требования моральные и этические, и то, что было для нас вполне удовлетворительно 20 лет назад, то уже никак не годится сегодня.
[…] Дописываю роман буквально обрывками нервов, выжата как лимон, нога разболелась, сна нет, живу на люминале, ничего не ем и никого не хочу видеть, кроме тех людей (очень разных), из которых я выкачиваю потребный мне материал. Эти разные люди — депутаты, рабочие, горисполкомовцы, ремеслята, работники уголовного сыска, судьи и прочие — бывают у меня, я езжу к ним на работу, поток людей проходит, жизнь вибрирует, и так хочется схватить и написать ее именно в этой вибрации и непрерывном движении!» (ЦГАЛИ. Ф. 2587, оп. 1, ед. хр. 597.)
В течение 1952–1953 гг. Панова не только дописала роман до конца, но и провела еще одну основательную переработку всей рукописи. Сохраняя избранный материал и сложившееся сюжетное построение «Времен года», писательница ввела существенные изменения в общее освещение написанной ею жизненной картины. Она сознательно усилила те линии романа, которые несли в себе социальный драматизм, отказалась от некоторых чрезмерно восторженных и сусальных сцен. Так, например, Панова исключила из романа вполне законченную главу «Совершеннолетие», опубликованную в 1951 г., как и несколько других сцен такого же плана. Настоящее время романа было сжато автором с трех лет до одного года (по некоторым точным приметам — это 1950 г.). Панова стремилась написать и написала не просто современный, а злободневный роман, задевавший насущные вопросы жизни поколения «отцов» и «детей», немаловажные для всего советского общества и его развития в будущем.
После публикации в журнале «Новый мир» роман «Времена года» вызвал острую полемику в печати и оказался в центре дискуссии о современной прозе перед II Всесоюзным съездом писателей СССР.
В статье В. Кочетова «Какие это времена?» роман «Времена года» рассматривался как явление «мещанской литературы», доказывающее «всю порочность объективистского и натуралистического подхода писателя к изображению жизни» (Правда. 1954, 27 мая).
В дискуссии перед писательским съездом и с его трибуны эта точка зрения была оспорена и в плане методологического подхода к литературе, и в конкретной трактовке основных мотивов произведения Пановой.
«Вопрос об объективизме — вопрос не простой, — говорил в содокладе о современной прозе К. Симонов. — Обсуждая его на съезде, мы должны точно определить, в чем его корни и в чем его опасность. В то же время мы должны не допускать схематической, расширительной трактовки этого вопроса, когда в некоторых статьях критики бывают готовы записать по ведомству объективизма все произведения, где писатель не счел художественно целесообразным ткнуть пальцем в картину и без того очевидную и сказать собственными устами: это черное, а это белое» (II Всесоюзный съезд советских писателей. 15–26 дек. 1954 г. Стенографический отчет. М., 1956. С. 92).
Выступая на съезде, М. Шагинян также вернулась к оценке «Времен года», обратив внимание на то, что первые романы Пановой, «сразу завоевавшие любовь читателей, никакой критике, никакому серьезному разбору подвергнуты не были. Но сама Панова, художник тонкий и вдумчивый, несомненно, знала о слабых сторонах своего большого дарования и стремилась преодолеть их. Она работала над новой вещью около четырех лет, вложила в нее куда больше знания жизни, глубины, страсти, нежели в первые вещи, — и «Времена года» отразили эту большую работу писательницы» (там же. С. 456).
Панова считала, что основные общественные и моральные проблемы, поднятые в ее романе, нуждаются не в смягчении или сглаживании по известным рецептам идеализации жизни, а, наоборот, в более острой авторской постановке и более точном художественном воплощении увиденного.
Не вполне удовлетворенная редакцией 1953 г. Панова продолжила работу над текстом романа, особенно последней, третьей его частью, уточнив некоторые сюжетные решения и психологические мотивировки.
