В Якутске, в доме Аркадия, мне попалось в руки переиздание «Якутов» Вацлава Серошевского — труда, опубликованного в начале века и давно ставшего классическим. «Нужно видеть, — писал Серошевский, — как якутская лошадь идет по брюхо в густом липком болоте, пробивая прямо грудью борозду, идет версты 3 -4, иногда 10 без перерыва, несет всадника или вьюки, стонет, храпит, пошатывается, но идет, не останавливаясь, так как остановка — это гибель; нужно видеть, как она пробирается, согнувшись в дугу, по невероятным крутизнам, по горным скалистым россыпям, сквозь бушующие потоки и широкие реки, сквозь лесную чащу, где, что ни шаг, приходится перелезать через упавшие колоды, где под мхом скользкий лед; ...нужно видеть, какой она довольствуется в то же время пищей, чтобы понять, насколько велики и драгоценны те запасы сил, которые она заключает в себе».
Табун лошадей, разбудивший меня, медленно кочевал по пригорку среди полуразрушенных изб. Мне приходилось много бывать в брошенных поселках: в них всегда царит уныние и тоска. Но в Тойон-арыы почему-то было иначе. На холме, над Леной, я увидел небольшое кладбище. Среди старых, покосившихся крестов стояли два свежих: 92-й год, 93-й. Люди вернулись в землю, на которой родились и выросли. В стороне от кладбища, уже за поселком, я неожиданно обнаружил загон из свежесрубленных жердей. Внутри, за изгородью, стояло новое, недавно вкопанное сэргэ. Еще дальше — свежий сруб. Кто-то захотел вернуться еще в этой жизни? Что ж, лошади, похоже, вернулись — очередь за людьми.
Солнце вставало над тайгой, подымался ветер. С севера наползали нехорошие облака — и сердце мое заныло: «Погода портится, до Столбов еще полдня пути...» Я бросился будить людей.
Столбы
Дул восточный ветер. К полудню он развел волну, и когда мы наконец отчалили от берега, кое-где уже белели барашки. Мотор завелся с шестого захода, и сразу стало ясно, что «казанка» перегружена. Пришлось выбросить на берег все, кроме палатки и рюкзака с продуктами. «Не самое лучшее начало», — подумал я.
Ширина Лены в этих местах километров десять, фарватер примыкает к противоположному берегу, и, чтобы достичь его, нужно обогнуть цепочку островов, включая Тойон-арыы. Суда тратят на этот маневр немало времени, но наша моторка по мелкой и тихой протоке проскочила на ту сторону за полчаса.
По фарватеру гуляли волны. Моторка прыгала с гребня на гребень, веер брызг ударял в лицо. Да, злополучные циррусы все-таки не обманули: плотная серая дымка неотвратимо затягивала солнце. Удрученно я задвинул кофр с фотоаппаратурой глубже под брезент. «Главное, — успокаивал я себя, — мы на пути к цели...»
Неожиданно мотор заглох. Причина оказалась прозаической: кончился бензин — в первом баке из запасенных трех. Между тем пройдена была только половина пути. Якуты недоумевали: трех баков всегда хватало с лихвой на то, чтобы добраться до Столбов и возвратиться в Булгуннях-тах.
— Слишком большая волна, — резюмировал зять Федора Алексей.
Столбы превращались в западню: вернуться назад «на одном баке» при такой погоде и таком расходе горючего было невозможно...
Тем временем лодка обогнула последний перед Столбами мыс. Картина, открывшаяся моим глазам, была столь грандиозна, что все суетные опасения «опоздать, не успеть, не суметь», словно сор, в одно мгновение вымело из моего сознания. Я увидел стены какого-то фантастического, давно заброшенного города — они тянулись, покуда хватало взгляда, на десятки, а может, на сотни километров. Впрочем, это был даже не город, а целая страна, диковинная страна, на рубеже которой плечом к плечу стояли окаменевшие великаны. Хмурые и насупившиеся. Я вдруг почувствовал себя нежеланным гостем, и сразу вернулись прежние мысли: бензина во втором баке оставалось на донышке...
Но якуты — веселый народ, не подверженный рефлексии. Со смехом они выгрузились из лодки, разбили палатку, развели костер. Пока готовилась пища, я прошелся по берегу.
Ветер, усиливаясь, дул в лицо. Я шел у подножий Столбов, подавленный их величием. Громадные, замысловатые сооружения устремлялись в небо на десятки, сотни метров. Я запрокидывал голову: казалось, они наклоняются ко мне, словно живые. Невольно я стал подыскивать им имя. Оно уже существовало, было придумано гениальным слепцом и вертелось на языке. Наконец я вспомнил: лестригоны! Скалоподобные монстры, роковой встречи с которыми счастливо избежал Одиссей. Лестригоны. Они запросто могли раздавить меня, спихнуть в реку, но, видимо, я был слишком мелок для них. Присмотревшись, я увидел на лице одного кривую усмешку. «Да они просто не хотят отпускать меня! И специально все придумали: и ветер, и волны, и нехватку бензина!»
Я вернулся в лагерь. Трое моих спутников спокойно беседовали у костра, не обращая ни малейшего внимания на «лестригонов». При моем появлении они деликатно перешли на русский. Речь шла об охоте.
— Однажды на Вилюе иду с ружье по лесу, — рассказывал Аркадий, — кругом зайцы бегают. Бегают, мелькают, а добыть их не могу. Если вдвоем-втроем идти, можно хотя бы загон сделать. Возвращаюсь в поселок, а один старик мне говорит: «Ты почему ходишь? Ты сиди».
Я вернулся в лес. Сел, как старик сказал. И сразу двух зайцев добыл. Оказывается, когда ходил, я их
