Памирский марш
Основной моей задачей было собрать сведения о жизни горных народов, населяющих этот регион, и о том, как несколько лет независимости изменили эту жизнь. Кроме того, хотелось пополнить свое личное «досье» на «снежного человека», а если повезет, то встретить его и сфотографировать.
Одним из населенных пунктов на моем пути был киргизский город Ош. Отсюда на Памир ведет дорога, которая в бывшем СССР считалась самой высокогорной, — Ош—Хорог; по ней-то на попутных машинах я отправился дальше. Трасса на всем протяжении была перекрыта российскими пограничными заставами — пропускали только местных жителей и военных. У меня разрешения на въезд в приграничную зону не было, и все же я сумел преодолеть пару постов, прежде чем меня задержали на заставе в селении Сары-Таш.
Начальник тамошней заставы любезно предложил мне в течение 24 часов убраться восвояси, что я и сделал: правда, это самое «восвояси» мы с ним, как видно, поняли по-разному... И через несколько дней, обойдя горными тропами очередную заставу, я уже был там, где хотел, — на восточном Памире.
Восточный Памир населяют преимущественно племена горных киргизов: летом они кочуют по бескрайним просторам высокогорных пастбищ, а на зиму возвращаются в свои селения на берега рек. Вскоре я вышел к джайло — одной из летних стоянок горных киргизов, где был удостоен чести жить в юрте старейшего аксакала — Умбека. Он один из немногих в джайло, кто хоть чуть-чуть говорил по-русски; Умбек-то и поведал мне о нынешней нелегкой жизни «независимых» памирцев.
По суровости климатических условий с восточным Памиром может сравниться разве что Арктика: зимой температура здесь опускается ниже минус 40 градусов, летом, конечно, потеплее, но постоянный холодный ветер свирепствует круглый год, не позволяя даже в самые «теплые» июльские деньки снять телогрейку и шапку. Это также и самое сухое место в СНГ: за год в некоторых районах выпадает менее 50 миллиметров осадков (для сравнения: в Каракумах среднегодовое количество осадков равно 150 миллиметрам). Поэтому снежный покров зимой там практически отсутствует, и ледяной ветер, как серпом, срезает любую растительность, поднявшуюся над землей выше, чем на 5-10 сантиметров. Не надо забывать и о том, что средняя высота восточного Памира — 4000 метров, воздух очень разрежен, и малейшее физическое усилие дается с трудом.
Понятно, что в таких природных условиях, где почти ничего не растет, полностью обеспечить себя продовольствием местные жители не могут. Раньше горцы были объединены в колхозы, которые снабжались всем необходимым из центра. Сейчас же Россия обеспечивает довольствием только свои заставы, и все население Памира и Алая, предоставленное самому себе, выживает в самых что ни на есть экстремальных условиях. Назад в феодализм — так, пожалуй, можно назвать нынешнюю ситуацию, сложившуюся на Памире. Централизованное управление здесь практически отсутствует; кое-какая власть осталась у бывших председателей сельсоветов и колхозов, большим авторитетом пользуются старейшие аксакалы, однако серьезную конкуренцию им составляют новоявленные баи и лидеры политической оппозиции.
В экономике натуральный обмен практически вытеснил денежные отношения, поскольку из центра почти не поступают ни деньги, ни товары. Бензина и запасных частей тоже нет, поэтому вся техника, оставшаяся от былых времен, либо сгнила, либо разобрана на мотыги, серпы, ножи и прочие допотопные орудия труда. Муку не завозят уже несколько лет, и кочевники, никогда раньше не занимавшиеся земледелием, стали сами выращивать в долинах ячмень, некоторые сорта пшеницы. Урожай убирают вручную, зерно вышелушивают также дедовским способом: укладывают снопы на дорогу и прогоняют по ним лошадь, которая тащит за собой большой каменный вал — молоташ. Муку размалывают водяными мельницами. Получается она черная и грубая и идет в основном на лепешки. Из пшеницы также гонят «бозо» — киргизскую брагу: двух литров этого пойла хватает, чтобы свалить с ног любого дюжего молодца. Сахара на Памире тоже не видели давно, и он здесь в большой цене.
Мне припомнилась одна история — она произошла несколько лет назад в амазонской сельве, где я тогда путешествовал. Начальник боливийской геологической экспедиции, наткнувшись на одно из диких индейских племен, сумел выменять у вождя за килограмм соли... юную туземку. На Памире со мной до такого не дошло, но все же свои запасы сахара я удачно менял на молоко, лепешки и прочую снедь. А Умбек, получив от меня в подарок коробочку сахарина, так обрадовался, что зарезал барана. Баранов, надо сказать, теперь режут не часто: большую часть колхозного поголовья присвоили себе бывшие председатели колхозов, после перестройки превратившиеся в ханов, а простолюдинам при дележе досталось лишь по нескольку голов скота. Зато чаще, чем раньше, режут лошадей, поскольку заготовить им корма на зиму без специальной техники очень сложно. Конину обычно варят, из внутренностей лошадей делают колбасы, а кровь сцеживают в ведро, потом выливают в глубокую сковороду и жарят без соли — получается толстый блин, он очень питательный и быстро восстанавливает силы. Яков же, которыми еще совсем недавно славился Памир, практически всех съели. Например, в алайском селении Чоо от почти тысячного поголовья осталось только три чудом уцелевших бычка. Густое, жирное молоко яков теперь в дефиците, зато кобыльего кумыса пока еще вдоволь.
Однажды я решил прогуляться до соседнего джайло — и после этого чуть не умер от разрыва желудка. Хозяева каждой юрты считали своим долгом угостить меня парочкой литровых пиал кумыса, который по
