— Когда я смотрю на вас со стороны, — сказала она своему кавалеру, — вы мне кажетесь чем-то вроде великого магистра масонской ложи.
Чемизов, улыбнувшись, сказал:
— Может быть, это и так.
— В вас есть что-то недосказанное, — сильнее опираясь на его руку, сказала Елена Семеновна, — словно тайна. И это влечет…
— Вы верите в симпатию и антипатию? — спросил он.
— О да!
— Я сразу почувствовал, что вы станете на моей дороге, едва увидел вас, — тихо продолжал Чемизов. — До этих пор я считал себя свободным, как сокол.
— А теперь? — тихо спросила молодая вдовушка.
— Теперь я связан…
Эти слова, сказанные почти шепотом, были для Дьяковой слаще всей прослушанной музыки. Она взглянула на своего спутника и увидела строго сжатые губы, нахмуренный лоб и сосредоточенно смотрящие пред собою глаза. Что-то роковое показалось ей в его лице, и она почувствовала власть этого человека над собой. Спектакль окончился.
— Ну, домой! — весело сказала Елена Семеновна.
Чемизов помог ей накинуть ротонду, надеть капор, и они вышли на широкую площадь, залитую электрическим светом.
Был легкий мороз. В воздухе кружились снежинки, тихо спускаясь на одежду и на землю нежными сияющими звездочками.
— Хотите прокатиться? — сказал Чемизов.
— О, с радостью! — ответила Дьякова.
Чемизов выбрал лихача, бережно усадил свою даму в санки, сел рядом, охватил ее талию правой рукой и сказал кучеру:
— По Каменноостровскому на Острова и назад.
Лихач тронул вожжами, и сани понеслись.
Они миновали город и помчались по широкому проспекту. Их сани обгоняли звенящие бубенчиками тройки. Навстречу тоже проносились сани и тройки, и на проспекте чувствовался разгул лихой жизни.
Но вот сани свернули налево, на Каменный остров. Шум проспекта остался позади, и Чемизова и Дьякову вдруг охватила торжественная тишина зимней ночи.
Кучер сдержал широкий бег рысака, и они двигались среди деревьев, опушенных снегом, сверкающих и искрящихся в волшебном лунном свете.
Все было словно сказка. Вокруг них, казалось, был сказочный, заколдованный лес; город с его шумом и жизнь с ее суетой остались далеко-далеко. Они были теперь словно Царь-девица и Иван-царевич на Сером Волке. Нет ничего, только они одни. Сладкая истома охватила Дьякову. Она почувствовала, что рука ее спутника крепче обняла ее, а вслед за тем другая рука проникла за полу ее ротонды, и их руки сплелись в горячем пожатии. К лицу Дьяковой склонилось лицо Чемизова, пред нею, как звезды, сверкнули его глаза. Она откинула голову, и в тот же миг его губы впились в ее и замерли в поцелуе. Небо, сверкающее звездами, казалось, приблизилось к ним. Елена Семеновна на миг потеряла сознание, и острая до боли истома охватила ее.
Но в этот момент кучер дернул вожжами, и сани понеслись в легком беге коня. Они свернули и снова выехали на проспект. Замелькали фонари, зазвенели бубенчики троек. Чемизов отнял свои губы и пожал руку Дьяковой. Она очнулась. Они уже были в городе.
— 'Миг один, и нет волшебной сказки, и душа опять полна возможным', — продекламировал Григорий Владимирович.
— Ты любишь меня? — тихо спросила Дьякова.
— Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, — ответил он.
Елена Семеновна схватила его руку, сжала и замерла в сознании безмерного счастья.
Чемизов довез ее до дома, бережно высадил из саней и дождался, пока швейцар открыл дверь подъезда.
— До завтра… милый! — тихо сказала Дьякова.
— До завтра! — ответил Чемизов.
Дверь подъезда захлопнулась. Григорий Владимирович сел в сани и приказал кучеру:
— На угол Морской и Невского!
Через десять минут он входил в шумный игорный зал одного очень популярного клуба.
— А, Григорий Владимирович! Так и вы играете? — воскликнул Хрюмин, подходя к Чемизову.
— Играю.
— Счастливо?
— Сегодня буду играть счастливо, — уверенно ответил Чемизов.
— Ну, тогда я буду с вами в доле. Вот вам сто рублей.
Чемизов отстранил деньги, говоря:
— Я играю только на свое счастье и на свой страх.
Хрюмин деланно улыбнулся и спрятал деньги. Григорий Владимирович подошел к столу, где велась самая крупная игра, и начал крупными кушами. Счастье улыбалось ему, и он играл с каждым ударом все смелее.
— Место свободно, — сказал наконец банкомет, проиграв последние деньги.
— Я занял, — заявил Чемизов и сел за стол…
А в это время Дьякова лежала в постели, закинув за голову руки и устремив мечтательный взор в окружающую ее темноту. Ее взволнованная страстью грудь порывисто дышала; полуоткрытые губы улыбались и шептали имя Чемизова, доверяя сумраку ночи тайну своего сердца. И казалось ей, что она любит в первый раз — так горячо, так искренно было ее чувство.
А Прохоров в компании Авдахова, Семечкина и еще каких-то бородачей купцов слушал тоскливую песню цыганки Тани и плакал пьяными слезами.
VII
СВЕТ ПОГАС
Начальник сыскной полиции вернулся с утреннего доклада градоначальнику, видимо, довольный и, тотчас позвав к себе помощника, сказал ему:
— Вот, Август Семенович, его превосходительство остался доволен нами, а все-таки…
— По поводу чего?
— Да по делу о ноге и руке, — нетерпеливо сказал начальник. — Так вот теперь постараться надо. Да! Оказывается, этот генерал Чупрынин имеет огромнейшее знакомство и везде — понимаете ли? — везде рассказывал про своего Милорда и руку всякие ужасы. Графиня Фигли-Мигли сказала его превосходительству, что у нас, в Петербурге, жить страшно. Вообще шум из-за этого преступления не прекращается. Вы пока что сделайте, чтобы в газетах напечатали успокоительные известия: полиция, дескать, на следу, ну и вообще… — Начальник перевел дух, закурил папироску и спросил: — Ну, а что нового? Узнали что-нибудь?
Август Семенович развел руками и, помотав головой, ответил:
— Оба в совершенном унынии. Проследили, где останавливались эти Кругликов и Коровина; прописки все верные, Чухарев узнал, что эта Коровина вдруг стала хворать, в последнем местожительстве совсем не выходила. Потом Кругликов ее вывез, а затем сам уехал…
— Позвольте, — сказал начальник, морща лоб и почесывая переносицу, — здесь что-то есть. Позовите Чухарева!
Помощник вышел и вернулся с агентом. Маленький, в рыжем старом пиджаке Чухарев еще с порога
