в насмешку за огромный рост и страшную силу. Ну и влипла в историю, черт подери! Но как же из нее выкарабкаться?
— Эй, послушайте, капитан, — проговорила девушка в кромешной туманной мгле, — надеюсь, вы еще живы?
— Нннеее… оооччееень… в ээтооом… ууувееереен… прееелесть мояяя… — глухо простучал зубами со дна шлюпки связанный по рукам и ногам капитан.
— Боб, посади капитана рядом со мною и развяжи его.
— Но, леди капитан…
— Делай что приказываю, да поживей!
— Но он раскроил черепа двум моим парням, леди капитан! — не сдавался Боб. — Вы должны отдать его мне. Я хотел бы пошарить у него в кишках вот этою пятернею!..
В это мгновение раздался выстрел и большая кожаная шляпа Боба, пробитая насквозь, упала в бурлящее море…
— Следующая пуля отправит тебя вслед за шляпой! Забылся?! Или в петлю захотел? Это я могу для тебя устроить и без помощи адмирала! Ну!
— Простите, леди капитан, — прохрипел Боб, принимаясь за выполнение приказа, — никогда не знаешь наперед, как истолкуют твои слова…
— Заткнись, дурак! Послушайте, капитан, я могу довериться вашему честному слову?
Капитан отчаянно затряс головою, не в силах произнести больше ни слова от холода, сковавшего его большое и сильное тело. На нем были сейчас только жалкие лохмотья от прежней одежды, а босые ноги по щиколотку были погружены в ледяную воду. Дождь со снегом хлестал его избитое и окоченевшее тело. Обжигающие брызги волн выбивали из пленника последние остатки сознания…
— Боб, одолжи капитану свой плащ и закутай его как следует.
— Да, леди капитан.
— Одолжи у кого-нибудь сапоги и сухие носки.
— Да, леди капитан. Эй, Кинг, стаскивай свои сапожки!
— Уж не спятил ли ты, Боб?
— Стаскивай, говорю, да поживее!
— А как же я-то, Боб? Примерзну ведь к шлюпке…
— Не велика шишка… Ну, за борт захотел?
— Что там за болтовня, Боб? Уж не нужна ли тебе помощь женщины?
— Все в порядке, леди капитан. Только вот носки, пожалуй, немного грязноваты для столь важного господина…
— Надень все это… умник…
Крошка Боб высоко поднял свои брови и вытянул губы, словно хотел спросить: «Такая важная птица?» Она кивнула, словно хотела ответить: «Да».
До берега оставалось полторы-две мили. По-прежнему штормило. Дождь с мелким колючим снегом постепенно раскрошил туман, и он висел теперь над волнами большими лохматыми облаками. Стали с трудом просматриваться расплывчатые береговые очертания…
— Иди на корму, — приказала она Бобу, — правь шлюпкой. Но я что-то не вижу двоих других…
— Идут, леди капитан, все в порядке.
— Хорошо. Причалишь у грота. Иди.
Крошка Боб снова поднял было брови и вытянул губы, словно хотел спросить: «Не слишком ли вы рискуете, леди капитан?», но она решительно заявила:
— Все в порядке. Иди, Боб, и делай свое дело.
— Мне кажется, вы ожили, капитан?
— Гммм… Начинаю… черт подери… Благодарю вас за спасение, капитан…
— И вы способны говорить со мною как капитан с капитаном?
— Нет…
— Почему же, позвольте вас спросить?
— Вы слишком красивы для этого, прелесть моя!
— Но я же говорю с вами, хотя вы слишком глупы для этого! Неужели вы не понимаете, что своей идиотской болтовней оскорбляете меня? Уж не добиваетесь ли вы того, чтобы я возненавидела и уничтожила вас? Поздравляю, вы уже совсем рядом со своей целью…
— О, напротив, я хочу, чтобы вы поверили мне: вы действительно сразили меня с первого взгляда и на всю жизнь! Клянусь вам Богом!
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными недоумения, непонимания и даже страха. За все двадцать лет своей необычной, полной опаснейших приключений жизни ей ни разу не доводилось слышать ничего подобного. С раннего возраста привыкшая к грубейшему мужскому обществу отпетых пиратов, относившихся к ней как к товарищу, леди капитан, в сущности, еще не ощутила себя женщиной. Ее льняные волосы были не длиннее волос любого другого члена команды и так же, как и у них, перевязаны по лбу черным кожаным пояском. Кисти рук ее,
с обгрызенными и обломанными ногтями, с грубой и шершавой, как напильник, кожей, всегда были покрыты множеством шрамов и ссадин. Высокая, худощавая, с почти незаметной под одеждой грудью, девушка отличалась от своих собратьев-пиратов разве что отсутствием усов и бороды. Да и одевалась она всегда по-мужски: при ее образе жизни другую одежду трудно было бы себе представить. Два пистолета за поясом, огромный кинжал в кожаных ножнах, грубошерстный плащ и широкополая шляпа с высокой острой тульей — все как у всех пиратов на свете. Но все ли? О нет! Присмотритесь-ка повнимательнее к этому бесстрашному и дерзкому пирату, и вы увидите прекрасные темно-карие глаза, большие, влажные, искрящиеся, какие бывают только у женщин, и сочные, яркие губы, призывную женственность и прелесть которых не в силах скрыть даже многочисленные ранки и прокусы. Неглубокий короткий шрам на левой щеке вовсе
не портил ее облика, она же сама не обращала никакого внимания на этот почетный знак пиратской зрелости.
Женщина? Пират! Ибо женщина в ней еще не проснулась… Пленник смотрел на нее своими дерзкими, шальными, едва прищуренными зелеными глазами, и если бы она уже была настоящей женщиной — о, какую книгу необузданных страстей смогла бы она прочесть в этом хищном, страстном и призывном взгляде!..
Но ничего подобного леди капитан, разумеется, не заметила, и ничто
не смутило ее душевного равновесия. Она просто презрительно сжала губы и, опираясь на спины гребцов, перешла на нос шлюпки.
— Черт с вами, болтливый осел! — прошипела девушка на прощание. — Вы вовсе не капитан, а мокрая и ощипанная курица!
Глава III
РиЧард Гаклюйт, скромный церковный служащий и неутомимый собиратель географических материалов, автор знаменитого трехтомника о путе-
шествиях англичан, сидел в своем рабочем кабинете, увешанном
географическими картами, схемами, рисунками и гравюрами, уставленном тяжелыми книжными шкафами, глобусами, чучелами зверей и птиц. Он
отдыхал с закрытыми глазами. В последние годы мистер Гаклюйт всегда так делал, когда в его переутомленных глазах появлялись саднящая боль и резь. Разумеется, можно было бы нанять толкового писаря, но думать и диктовать одновременно Ричард не умел: одно мешало другому, он злился на себя, швырял в писаря башмаки, рвал листы и за целый день каторжной работы не получал ни единой страницы готового текста…
Наконец он глубоко вздохнул, с усилием поднялся с кресла и четверть часа ходил кругами, из угла в
