- Едете? - безразлично спросил художник.
- Конечно! - с тусклой неприязнью ответил Семенов.
- Урок для Ланде я нашел, - сказал Шишмарев таким голосом, точно сомневался в чем-то.
- Ну, вот... слышишь? - посмотрел на Ланде Семенов.
- Скоро пора и на вокзал... - заметил Шишмарев, озабоченно посмотрев на часы.
Когда Семенов вышел куда-то, Молочаев равнодушно сказал:
- Куда он едет? В Ялту? На какие средства?
- На кондицию... - ответил Шишмарев, пожав плечами. - Дело студенческое!
- На урок? - удивился Молочаев, и на минуту тень жалости налетела на его лицо. - Куда ж ему на урок? Его ветер с ног валит!
Ланде встал, схватился за щеку, как от внезапной боли, потом опять сел.
- Э, что! - сказал Шишмарев, точно ему было даже приятно это сказать, нашему брату, голяку, нельзя такими нежностями заниматься! Пока еще не свалил? - ну, и ладно!
Под окном мелькнул черный ажурный зонтик и другой розовый.
- Марья Николаевна и Соня идут! - сказал Ланде.
Они вошли вместе с Семеновым. Соня вошла серьезно, тихо и, сложив зонтик, чинно села против Ланде, в уголок. Марья Николаевна возбужденно и смущенно смеялась, мельком поздоровалась и осталась посреди комнаты, вертя по полу раскрытый зонтик, смеясь, блестя глазами и голыми руками, тепло розовевшими в белых холодных широких рукавах, и не глядя на Молочаева.
Когда она вошла, Молочаев почувствовал, как стала дрожать под коленом какая-то нервная жилка. Он тоже встал и прислонился к окну, только изредка взглядывая на нее быстрыми и жадными глазами.
Приехал извозчик. Слышно было, как дребезжал тарантас и фыркали лошади.
- Ну, идем! - сказал Семенов равнодушно.
Все вышли гурьбой на солнце и воздух, слепившие глаза. Марья Николаевна раскрыла зонтик.
Ланде хотел было нести чемодан, но Молочаев сказал:
- Куда вам! - Взял чемодан как перо и, с наслаждением выказывая свою страшную силу, понес его. Марья Николаевна мельком взглянула на него и опять стала смотреть на Семенова. Сутулый, больной студент уже сидел в тарантасе в своем выцветшем зеленоватом, с тусклыми позеленевшими пуговицами пальто, надвинув фуражку на уши.
- Ну, прощайте! - сказал он уныло.
- До свиданья! до свиданья! - кричали ему молодые оживленные голоса.
- Да, стой! - остановил он извозчика. - Так ты, Ланде... А впрочем, какое мне дело? Как хочешь! Прощай! - вдруг раздраженно и неприятно перебил он сам себя и поехал.
Его сутулая неказистая фигура долго тряслась по улицам, темная и странная, и казалось, что среди яркого дня, блеска и радости, на него одного не светит яркое, теплое солнце... Соня тихо плакала.
- Я вас провожу, Марья Николаевна! - сказал Молочаев, и в голосе его почудилось ей что-то властное, уверенное.
Какой-то особенный, странный, шаловливый и в то же время искренний испуг овладел ею.
- Я останусь здесь с Соней... - растерянно ответила она, хотя вовсе не думала раньше об этом.
Молочаев густо покраснел, и опять сладострастно-мстительное чувство медленно поднялось в нем.
- Вот хорошо! - радостно сказал Ланде. - Мне именно с вами хочется теперь говорить!
Молочаев быстро посмотрел на него, и вдруг тошная и внезапная ревность заставила его сжаться всем своим могучим красивым телом в бессильную и безобразную злобу.
- Как хотите... До свидания! - хрипло, не своим голосом проговорил он. - Идемте, Шишмарев!
Они ушли по яркой, жаркой улице.
В комнате Семенова было пусто и прохладно. Марья Николаевна села на окно в сад, Соня обняла ее за мягкие колени, а Ланде стал возле.
Почему вы именно со мной хотели говорить? спросила Марья Николаевна, улыбаясь.
Ланде тоже смущенно и радостно улыбнулся.
- Потому, что вы такая молодая, красивая, добрая, именно с вами хочется говорить теперь... Солнце светит так тепло, так хорошо...
Марья Николаевна счастливо и светло засмеялась.
- Будто я такая?
- Конечно, такая! - с наивным убеждением повторил Ланде. - И как это хорошо!
- Что?
- То, что есть такие, как вы, красивые, нежные молодые женщины! восторженно говорил Ланде. - Мне всегда кажется, что Бог дал людям женскую молодость, красоту и нежность, чтобы они не унывали, не забывали о радости и любви, пока еще тянется их ужасная, тяжелая, беспросветная работа над жизнью.
Соня не спускала с него глаз, и бледные щеки ее розовели и оживали под звуки его голоса.
- Значит, когда закончится эта работа, тогда уже не будет таких женщин? - задумчиво и с нежным вниманием спросила Марья Николаевна.
- Нет, почему? - радостно возразил Ланде. - Они останутся... такие же прекрасные, только тогда все они и все будет такое же прекрасное, молодое и нежное. Тогда уже все будет ясно, светло, а теперь они - только луч оттуда, из светлого будущего.
Ланде помолчал и прибавил печально:
- Мне жаль почему-то... не знаю, может, это дурное чувство... когда молодая, радостная девушка сходится с одним мужчиной... таким жадным, грубым... Мне и радостно за его счастье и жаль. Точно кто-то взял, потушил или унес яркий огонек, светивший всем... Я, впрочем, думаю, что это не от дурного чувства... это потому мне жаль, что слишком мало таких огоньков у людей...
- Да ведь иначе же и быть не может! - тихо возразила Марья Николаевна, опуская голову. Ей казалось, что он именно о ней говорит.
- Да, да, - торопливо согласился Ланде, - не может!.. Мне только жаль, что эта молодость и красота не могут быть общим достоянием. Впрочем, люди думают, что это дурно... Я не знаю... может быть...
Было тихо и светло. Чистый прозрачный воздух серебрил каждый звук и облекал радостью каждое дыхание. Марья Николаевна подняла на Ланде глаза, и что-то странное мелькнуло в ней: на одно мгновение ей страстно и радостно, как никогда, захотелось жизни и показалось, что она может и будет любить всех, всем давать наслаждение, радость, свет и веселье, свою молодость и красоту, свое прекрасное сильное тело. Это мелькнуло и исчезло, а осталась, как глубокая борозда, задумчивая нежность, тихое влечение к тонкому, тихому, прекрасному глазами, слабому человеку, стоявшему перед: ней. Ланде ясно и радостно смотрел на нее, и в это мгновение в ней в первый раз появилось смутное, тихое и таинственное желание слиться с ним. Легкая, стыдливая и светлая мысль скользнула вперед и осветила, как солнце, это грядущее слияние се богатого тела с тем странным и мечтательно прекрасным, что было в его душе. Предчувствие бесконечного счастья неудержимой волной нахлынуло на нее умилением и истомой.
Марья Николаевна гибко повела полными круглыми плечами. Соня вдруг чуть-чуть, точно хрустнула, пошевелилась внизу у ее колен.
- Никогда в жизни мне не было так странно и хорошо! - невольно вслух проговорила Марья Николаевна.
- Вам всегда должно быть так хорошо! - сказал Ланде с влажными глазами. Ведь это такое счастье чувствовать в себе такую красоту, чувствовать ту радость, которую доставляешь всем!
- Не всегда! - чуть слышно возразила Марья Николаевна, закидывая голову и опираясь затылком о холодный твердый косяк окна.
Это потому, - сказал Ланде, - что люди на свое же горе не понимают, какое это богатство и радость женская молодость и красота. Они относятся к ней грубо, небрежно... Если бы они понимали, они бы всю силу употребили, все лучшие силы своей души, чтобы не было горя, ничего грубого, жестокого и злого вокруг нее. И как бы это облагородило, осветило их жизнь, как было бы легко работать и ждать!
- Ланде! - резко крикнул со двора Шишмарев. - Где ты?
Все вздрогнули, и всем было тяжело и странно очнуться. Ланде торопливо вышел. Слышно было, как
