похоронах в обычном порядке. Вокруг вырытой ямы стояла только небольшая кучка людей. Было несколько венков. Кремация уже произошла, так что предстояло захоронить три урны. Пастор произнес ритуальные слова. Эйгиль Хаммерсенг, как единственный родственник умерших, стоял рядом с пастором с застывшим выражением лица. Сегодня на нем был надет пиджак, но Валманн был почти уверен в том, что в кармане его рубашки в голубую и белую полосочку лежал обратный билет до Лас-Пальмас.
Сам Валманн с нетерпением ждал окончания церемонии. Он торопился домой к Аните. Она пошла на поправку, но стукнулась головой о дверцу шкафчика в ванной, упала и потеряла сознание. Этого оказалось более чем достаточно. Валманн приступил к своим обязанностям медбрата со смешанными чувствами. Стаканчик с таблетками и ведерко у кровати вызывали неприятные воспоминания. Но сейчас все было, конечно, совсем по-другому, у него даже возникло чувство, что Анита немножко капризничала, чтобы привлечь к себе его внимание.
На работе он был занят выяснением обстоятельств пожара в хижине, в том числе тем, что нужно или не нужно сообщать прессе. Многое надо было привести в порядок после сольного выступления Трульсена в начале недели, впрочем не выкладывая слишком много подробностей. В деле Хаммерсенгов было много деталей, которые могли представлять собой лакомый кусочек для бульварных газетенок.
Теплый ветерок относил голос пастора за пределы кладбища с однообразными надгробиями. Большинство из них напоминало полуметровые куски мыла, сделанные из камня. Валманн непроизвольно посмотрел в ту сторону, где была похоронена Бет. Он еще не успел побывать здесь и убрать могилу после зимы. На могилах рядом были посажены в свежую землю анютины глазки, они, конечно, замерзнут, как это всегда бывает с цветами, посаженными до первого июня. Валманн дал себе обещание, что сделает все до семнадцатого мая, чтобы соблюсти приличия.
С того места, где он стоял, виднелась крыша виллы Скугли. Расстояние было не больше двухсот- трехсот метров. За домом еще виднелся небольшой участок леса, в то время как земля, пригодная для обработки, пала жертвой безумной строительной гонки. Он заметил одинокую фигуру среди деревьев. В этом не было ничего удивительного, ибо лесной массив Сосновой горы давно уже стал излюбленным местом прогулок для местных жителей и старые лесные тропинки превратились в утоптанные туристские тропы. Стар и млад, целые семьи и группы пешеходов-любителей бродили по этим лесным дорогам. А коммуна расчистила и обустроила места для привалов. Однако фигура, которую заметил Валманн, вовсе не была похожа на обычного туриста. Валманн прищурился. Человек пробежал немножко и остановился, постоял, затем побежал вновь, вернулся и снова застыл. Странная манера бегать трусцой, подумал Валманн и по фигуре определил, что это женщина. На ней было надето короткое пальто, а на голове была… да, прозрачная накидка. Лесная нимфа, подумал Валманн, только этого нам не хватало! На лесной опушке она снова остановилась, бросила взгляд на группу людей, собравшихся на кладбище, и затем обняла руками ближайший ствол дерева.
Валманн постепенно отделился от похоронной процессии, бросая извиняющиеся взгляды направо и налево, и неторопливо направился в сторону опушки. Он вдруг понял, кто эта женщина. Он шел не торопясь, чтобы не спугнуть ее. Однако она спокойно стояла, обняв руками ствол и прижавшись подбородком к коре, как будто ждала кого-то. Или она вообще его не видела. Однако когда он подошел к ней вплотную, она сказала, не отрывая глаз от группы людей, стоявших у вырытой могилы.
— Не надо было бы хоронить их всех вместе.
Валманн не нашелся что ответить и сделал вид, что эти слова были началом обычной беседы.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он.
— Я хочу сказать, что Клаус не должен лежать в земле вместе с ними. Так он никогда не успокоится, мой бедный рыцарь.
— Ты — Ханне, — произнес он, пытаясь вложить в эти слова как можно меньше драматизма.
— А ты — Юнфинн, — ответила она. — Я тебя помню, а ты меня нет. Никто не запоминает маленьких девочек. А те помнят взрослых мальчишек. Как ты меня узнал?
— Мы искали тебя. — Он решился на эти слова, поскольку она не выглядела испуганной. — Полиция хотела бы переговорить с тобой.
— Я не боюсь полиции.
— Речь идет об этих смертях.
— Я догадалась.
— У нас по-прежнему много вопросов.
— Это понятно. Люди всегда впадают в растерянность, когда судьба настигает кого-то и требует
— Вот об этом мы и хотели с тобой поговорить.
— Я знаю только то, что я знаю, — ответила она.
Валманн несколько расслабился. Он уже не боялся, что она вот-вот разожмет свои объятия и скроется в чаще, как лесная фея. Впрочем, на близком расстоянии она вовсе не походила на эфирное создание. Ханне Хаммерсенг превратилась во взрослую даму, и свободное пальто делало ее фигуру еще более объемной. Когда она встряхнула головой и накидка соскочила, Валманн увидел ее очень короткую стрижку. Она смотрела ему в глаза пристальным взглядом и говорила ясно и отчетливо, но как-то нараспев, словно повторяя заученный текст.
— Где ты живешь? — спросил он.
— С дикими розами, — ответила она. — Я сама превратилась в дикую розу. Это меня и спасло. Меня чуть не погубили зло и ненависть. Меня спасли дикие розы.
Валманна вдруг осенило:
— Ты имеешь в виду театральную труппу?
— Ну конечно. Мы разыгрываем боль. Учимся не сопротивляться. Это помогает. И это производит впечатление. Все переживают боль. И всем есть чему поучиться в Театре боли. К нам приходят много зрителей.
Валманн вспомнил, что читал в одной газете про этот театральный коллектив, обитавший в старом крестьянском доме недалеко от поселка Танген, где они давали представления. Руководитель труппы, выходец из Ирана, считался у них кем-то вроде гуру. Местное население считало их сектой и сторонилось. Валманн подумал, что должен был раньше об этом догадаться, когда Гудрун Бауге жаловалась на то, что в окрестностях много хиппи. Но эта мысль как-то затерялась среди множества других конструктивных идей в этом хаотичном расследовании.
— Ты встречалась со своим братом? — спросил он.
— Мы с Клаусом всегда поддерживали контакт, — ответила она, и ее лицо снова засияло. — Когда я была маленькая, я спала в его кровати. Он единственный, кто меня любил. Но он был слишком слаб, чтобы спасти меня. Он писал мне все время, пока плавал на своих судах, так что я всегда знала, в каких широтах он находится.
— А что, Клаус Хаммерсенг работал на судах?
— И избороздил все океаны.
— А кто такая Сара? Ты ее знала?
— Сара ухаживала за мной, когда мне было очень плохо, — ответила она, сморщив лоб.
— Ты была больна?
— Сейчас я здорова! — Она вновь улыбнулась.
— И ты больше не нуждаешься в ней?
Ханне опять сморщила лоб.
— Сара бывала очень доброй и очень злой. Именно Сара пробудила во мне Кали.
— Кали?
— Богиню войны и мести. Богиню разрушения. Знаешь, Юнфинн, во всех нас есть что-то божественное. И именно от человека зависит, какое божество возобладает.
— Каким божеством ты хотела бы быть?
Валманн был зачарован, почти околдован ее манерой говорить. Ему уже не показалось это странным. Может, именно так они и общались в этой труппе — говорили речитативом и притчами?
— Радхой! — ответила она и расплылась в улыбке. — Теперь я снова Радха, возлюбленная Кришны. Та, которая живет и любит в лесу.
