Беркли делает глоток из фляжки, которую достал из кармана, и осторожно направляется к зарослям. Я было собрался заметить, что он, видно, выпил для храбрости, но все дальнейшее произошло настолько быстро, что я и рта не успел раскрыть. Беркли бросается в высокую траву и ударяет длинной палкой по земле; в то же мгновение из зарослей появляется почти метровый тайпан и, извиваясь, ползет в мою сторону. Я вскакиваю и отбегаю на несколько шагов. Однако Беркли заставляет змею вползти в вытоптанный круг, и начинается удивительный танец змеи и человека. Хотя змея, очевидно, чувствует, что не может двигаться свободно, она отнюдь не собирается лежать неподвижно, а извивается и выворачивается, в то время как Беркли, танцуя на цыпочках, пытается накинуть ей петлю на шею. Это, однако, не так-то просто, и человек и змея долго исполняют свой фантастический танец на маленькой сцене, словно специально построенной для этого необыкновенного спектакля. Всякий раз, когда тайпан пытается выползти из круга, Беркли останавливает его палкой. Тогда змея поворачивается и с шипением ползет на человека. Тот отскакивает в сторону, снова держа наготове петлю. Этот маневр повторяется раз десять, пока наконец Беркли не набрасывает петлю на голову змеи. Он тут же ее затягивает, но не настолько, чтобы задушить змею, которая раскрывает пасть и обнажает ядовитые зубы.
— Мешок… быстро! Маленький, парусиновый! — кричит Беркли.
Я держу грубый мешок в вытянутых руках, стараясь держаться подальше от страшного существа. Но опасность миновала, Беркли надежно держит свою добычу. Схватив ее сзади за голову, он так крепко сдавил затылочную часть указательным и большим пальцами правой руки, что змея находится как в тисках. Чуть запыхавшись, Беркли говорит, что у себя дома, в Австралии, он обычно «выдаивает» яд лишь после возвращения на ферму, но здесь, когда неделями приходится бывать в пути, вынужден делать это сразу, а капсулы с ядом хранит на льду.
Некоторое время он не выпускает мешка из руки, но, как он замечает, змее требуется время, чтобы «остыть». Я усаживаюсь рядом с ним на траве. Беркли весь дрожит от возбуждения, и ему требуется снова пропустить глоток рома, чтобы успокоиться. Лишь после этого он решает, что пора приступать к делу. Вытянув вперед пальцы, он обращается ко мне:
— Ну как, по-твоему, я успокоился?
В самом деле, возбуждение как рукой сняло: видно, ром и впрямь его успокоил.
— Возьми-ка баночку с пергаментной крышкой у меня в сумке, — говорит он, — и подойди поближе, иначе ничего не увидишь.
Через грубую парусину он нащупывает голову змеи.
— Почему у тебя нет перчаток? Что, если змея ужалит через мешок?
— Она пускает жало в ход, лишь когда видит добычу.
Наконец Беркли вытаскивает тайпана из мешка. Держа голову змеи в одной руке и баночку из-под варенья в другой, он прижимает ядовитые зубы змеи к крышке. Змея вновь оживляется. Тщетно попытавшись несколько раз вывернуть голову, она пронзает зубами плотную бумагу. Крупные капли смертельного яда, белого, как молоко, стекают на дно банки. Затем Беркли осторожно отодвигает тайпана в сторону, ибо в зубах змеи мог остаться яд, а он хочет сохранить его как можно дольше, чтобы не раз получать такой «удой».
Когда мы спускаемся к берегу, чтобы сесть в ялик, Беркли рассказывает о вакцине:
— Я отправляю яд в лабораторию в Кэрнсе, где его высушивают до кристаллического состояния и отправляют в Институт вакцины в Мельбурне. Там яд во все возрастающих дозах впрыскивают лошадям, чтобы сделать их невосприимчивыми к нему. Когда у лошадей вырабатывается необходимый иммунитет, из их крови приготовляют сыворотку. За последние три-четыре года она спасла сотни людей в Австралии.
— Как тебе пришло в голову стать сборщиком яда?
— Я вырос на Кейп-Йорке. Это дикая местность площадью с довоенную Германию, все население которой составляет горстка скотоводов и небольшая группа охотников за крокодилами. Вокруг миссий проживает тысячи две аборигенов. Они до сих пор охотятся при помощи бумерангов и длинных дротиков, запускаемых копьеметалкой с поразительной меткостью. Аборигены — превосходные охотники на тайпанов, потому что жареные тайпаны и черепашьи потроха для них самое большое лакомство. Это они научили меня охотиться за тайпанами и находить места, где они водятся. Первое время я относился к этому занятию полушутя; года четыре назад оно стало моим главным делом. У него есть по крайней мере одно преимущество: найдется немного людей, кто пожелал бы отбить у меня хлеб.
* * *
Постепенно я знакомлюсь и с членами команды «Сонгтона». У Кенаи Уорриора, нашего лоцмана, проводника и кока на шхуне, кожа темно-серого цвета. Родом он с острова Мабуиаг, куда его дед бежал с острова Гоарибари после того, как в 1901 году на пасху участвовал в убийстве двух миссионеров, Джеймса Чалмерса и Оливера Томкинса, а на следующий день и в чудовищной трапезе.
Этим фактом Кенаи наряду с другими жителями островов Торресова пролива весьма гордится, ибо он служит доказательством того, что они принадлежат к воинственному племени, привилегированной части населения, обладавшей правом лакомиться человеческим мясом. Пастора Чалмерса предостерегали от высадки на остров Гоарибари, жители которого слыли каннибалами. И когда он на миссионерской шхуне «Ниуэ» бросил якорь неподалеку от крупнейшей на острове деревни Допимы, судно окружили воины на пирогах. Они принялись уговаривать Чалмерса и его молодого коллегу Томкинса посетить их дубу — мужской дом. Чалмерс делал все, чтобы не брать с собой Томкинса, но его усилия оказались тщетными. Как только миссионеры вошли в дубу, их оглушили дубинками, убили и съели.
Жители Гоарибари дорого заплатили за этот обед. Губернатор Папуа сэр Джордж Ле Хант снарядил на остров карательную экспедицию, уничтожившую 24 жителя. Его преемник Крис С. Робинсон в 1904 году направил новую экспедицию и попытался заполучить череп Чалмерса, который туземцы отказывались выдать. С губернаторского судна «Мерри Ингленд» по острову Гоарибари открыли огонь, уложив с полсотни островитян. Губернатор Робинсон лично принимал участие в расправе. Позднее в оправдание своего поведения он заявил, что гоарибарийцы вряд ли могут считаться людьми, ссылаясь, в частности, на обычай, согласно которому матери поедают своих грудных детей, когда те умирают. Однако нападение на гоарибарийцев встретило резкое осуждение как в Сиднее, так и Лондоне, и в одно прекрасное утро Робинсон вышел в сад и пустил себе пулю в лоб. Но островитяне Гоарибари по-прежнему испытывали страх перед белыми людьми, многие воины бежали на отдаленные острова архипелага. Среди них был дед Кенаи Уорриора.
Торресов пролив называют кладбищем кораблей, и не без оснований: множество не обозначенных на карте коралловых рифов на протяжении последнего столетия вспороли брюхо более чем 800 судам многих стран. По этой причине дед Уорриора не сидел без работы. Местные жители знали наиболее опасные проходы и заранее устраивали там засады в ожидании кораблекрушений. В эти воды часто заходили на шхунах ловцы жемчуга. Если судно терпело крушение и часть команды добиралась до берега, людей убивали, а всю добычу старик Уорриора успешно сбывал. Впрочем, нам нет нужды погружаться в глубь истории, чтобы обнаружить, что такие же дела творились и на западном берегу Дании.
В облике Кенаи есть что-то от Дон-Кихота; к тому же, подобно герою испанского романа, он также считает себя дворянином, но по сравнению с испанским идальго наш герой несколько деградировал. Кенаи — потомок могущественных воинов, но он не живет больше на своем далеком острове. Он любит называть себя «джентльменом из города»; городом здесь называют колонию на острове Четверга, куда съехалось большинство мужчин с островов Торресова пролива и где они, по-видимому, проводят время за игрой в бильярд в двух павильонах. Подобно тому как его предки размахивали копьями, Кенаи машет бильярдным кием. А кроме того, он делает самое вкусное на острове красное вино. Удовольствие это недорогое, поскольку спиртное местным жителям не продается, и самый дорогой напиток, дающий также право на партию в бильярд, — оранжад стоимостью 50 центов. Ночи Кенаи проводит в сарае из листов гофрированного железа, и стоит ему раздобыть пару шиллингов, поработав в порту, как он спускает их в единственном местном кинотеатре, экран которого потемнел от старости и дождей. Крыши в помещении нет, так что во время дождей — а они здесь частое явление — над зрителями вырастает целый лес зонтов и экран почти не виден.
Кенаи — непревзойденный лоцман. Шкипер, метис Альфред Миллз, отнюдь не преувеличивает, когда утверждает, что Кенаи может «почуять» песчаную косу на расстоянии ста метров. Когда «Сонгтон»
