вечеринки и друзья, а у Артура – его работа. Мэй улыбался в лучах восходящего солнца, а Брайант щурился и отступал в темноту. Каждая соответствующая выпуклость и впадина в их характерах свидетельствовала о симбиозе, возникшем у них за долгие годы. Они были пригнаны друг к другу, как детали старой мозаики.
Подождав, пока Брайант выйдет из кабинета, Лонгбрайт открыла все окна, чтобы выветрить удушающий запах краски. Затем она принялась распаковывать новые компьютеры, радуясь, что старик может снова занять себя работой; в последний месяц он всех доводил до белого каления, ведя себя как больной ребенок в дождливый день.
Внезапное намерение Артура переехать стало для всех неожиданностью. Более того, он решил покинуть свою хозяйку – женщину, более чем сорок лет терпевшую его ужасное поведение. Альма Сорроубридж была потрясена и задета решением жильца оставить ее в Баттерси – он в одиночестве переезжал в помещение бывшей фабрики зубных протезов в Чок-Фарм. Открывая коробки и разматывая шнуры, Лонгбрайт размышляла о мотивах Брайанта. Возможно, Артур чувствовал, что жить ему осталось недолго, и хотел отдалиться от тех, кто ему близок. Как ни странно, его дряхлость возрастала, когда он оказывался вдали от смерти. И наоборот, ничто так не помогало ему сконцентрироваться, как близость к недавней трагедии. Самые чудовищные события словно бы снимали с него бремя лет.
Поймав себя на том, что напевает во время работы, Лонгбрайт снова почувствовала себя счастливой.
– Значит, вы с мистером Мэем все еще заведуете Отделом аномальных преступлений? – завел разговор мистер Сингх, ведя свой маленький синий «ниссан» от Морнингтон-Кресент до Кентиш- Тауна.
Брайант передал отделу свой «мини-купер», ржавый реликт шестидесятых годов, с вечно барахлящими электрическими цепями, и, поскольку машина нуждалась в починке, детективу приходилось добираться на попутках. Что ж, по крайней мере, пешеходы Северного Лондона наконец-то вздохнули спокойно.
– Да, но теперь у нас уже не те задачи, что были раньше, когда ты с нами работал, – откликнулся Брайант. – Теперь мы занимаемся проблемными убийствами, расследованиями темных дел, случаями, которые могут посеять панику среди населения, вызвать всеобщее беспокойство и страх. Нам достается самое сложное – то, до чего у прохиндеев из городской полиции просто не доходят руки. Они ведь слишком заняты своими отчетами, и им совсем не нужны расследования, на которые уходят долгие месяцы и которые не дают при этом явных результатов. У них же теперь таблицы рейтингов.
– То есть ваше дело – облегчить жизнь обычной полиции?
– Думаю, такова их точка зрения. Правда, некоторые наши расследования завершились удачно, но ведь заранее никогда не знаешь, чем дело кончится.
Брайант не жаловался. Пока все остальные пытались модернизировать свою деятельность, чтобы правоохранительная система работала, как автострада высшего класса, Отдел аномальных преступлений оставался ненадежной, но важной старой трассой, которую никто не решался закрыть, и инспектору это нравилось.
– Сожалею, что именно ты обнаружил тело сестры.
– Дело даже не в том, что она умерла, – сам понимаешь, это должно было случиться. Что-то не так, вот увидишь.
– А вообще как живешь?
– Обе мои дочки наконец вышли замуж. Говорил я им: «Не связывайтесь с индусами – нарожаете детей, и не видать вам карьеры», но они меня не послушались, так что, боюсь, больше ученых в моей семье не будет. Я ушел из Британской библиотеки, когда она переместилась в Кингз-Кросс, но все еще читаю лекции о языческих культах. – (Однажды Бенджамин снабдил отдел информацией, позволившей им выявить корнуоллский культ демонопоклонников.) – Знаешь, я уговаривал Рут переехать ко мне, но она была слишком независимой. Наши отношения никогда не ладились. Я хотел, чтобы она носила при себе такое устройство… ну, знаешь, пейджер. Она отказалась, и вот к чему это привело.
На сей раз Брайант заметил, что платок Бенджамина и в самом деле намок.
Маленький «ниссан» свернул за угол и остановился.
Балаклава-стрит оказалась удивительным местом. Начнем с того, что она была мощеной; лишь несколько таких мостовых уцелели после недавнего нашествия застройщиков, и только руководство ЕЭС смогло помешать лондонским муниципалитетам расправиться с оставшимися улицами. Мостовая была выложена гладкими плитами, по которым приятно прокатиться на роликах, и изгибалась таким образом, что улица имела вид тупика. Автомобилисты редко использовали Балаклава-стрит для объездных маневров, да и пешеходы попадались не часто, так что над шиферными крышами воцарился особый покой. Такая тишина бывает в отдаленных закоулках Лондона, когда шум транспорта приглушен до отдаленного гула, а к шелесту высоких платанов добавляется птичья трель. Прислушавшись, можно вычленить еле слышный звук проносящихся поездов глубокого метро, в остальном же только многочисленные припаркованные авто свидетельствуют о том, что на дворе двадцать первый век.
Брайант открыл дверцу «ниссана» и выбрался наружу с помощью ненавистной трости, купленной ему Мэем на прошлый день рождения. Он заметил, что на улице все еще стоят старинные газовые фонари, хотя и давно уже приспособленные под электричество. Балаклава-стрит состояла из десяти домов желтого кирпича, типовой, стенка к стенке, застройки, по пять на каждой стороне. Один ряд домов заканчивался викторианской школой, преобразованной в центр обучения взрослых, другой – высохшим пустырем, упиравшимся в парковку магазина стройтоваров и захламленную столярную мастерскую. Получившийся в итоге треугольник был этаким темным уголком, где подростки могли днем играть в футбол, а вечером купить дозу.
На этом конце улицы, за террасами, кто-то выволок наружу старый диван, сломанный телевизор и пару расшатанных стульев, устроив таким образом гостиную на свежем воздухе. Стены школы были щедро украшены граффити и шаблонной руганью, подписанной аббревиатурой КПТО («Кто прочел, тот осел»). За углом располагались мастерская по ремонту фургонов, приют и высотный дом с просторными квартирами. Два разных мира граничили, не соприкасаясь.
Мистер Сингх прилепил к лобовому стеклу знак инвалида.
– Я вынужден этим пользоваться, – пояснил он. – Весь Кэмден поделен на зоны, и эти обнаглевшие мерзавцы могут запросто эвакуировать мою машину. Никакого уважения к приличному образованному человеку. Сильно сомневаюсь, что сами они хоть где-то учились.
Брайант едва заметно улыбнулся: с их последней встречи прошло уже двадцать лет, а Бенджамин по-прежнему путал культуру и коммерцию.
– Дом пять, говоришь? – Брайант махнул тростью в сторону запущенного садика перед домом.
Хотя улица казалась сравнительно благополучной, она явно знавала лучшие времена. Белые крылечки, подоконники и ограды, пристроенные, вероятно, в 1900-е годы, разрушались, но их никто не ремонтировал. Дома были трехэтажные – два этажа над улицей и один подвальный. Начинал накрапывать дождь, и ступеньки крылец стали скользкими. В возрасте Брайанта на такое обращаешь внимание.
У Бенджамина возникла заминка с ключами. Понятное дело, он очень волновался, возвращаясь в дом сестры. В темной прихожей Брайант приметил затхлые следы сырости.
– Ничего не трогай, – предостерег он Сингха. – По идее, я не должен был пропускать тебя вперед, но… в общем, методы нашего отдела все еще отличаются от общепринятых.
Он щелкнул выключателем – никакого результата.
– У сестры отключили электричество после того, как она отказалась оплачивать счет, – объяснил мистер Сингх. – В последнее время она не то чтобы страдала слабоумием, но с ней стало тяжеловато. Конечно, мы росли при свете масляных ламп, потому что они навевали нашей бабушке воспоминания о счастливом индийском детстве. Но в подвальном этаже дома всегда темно, и лестница ненадежная. Погоди, есть свечи.
Он потряс коробкой со свечами и зажег две из них.
Брайант понял сомнения Бенджамина, когда приятели стали спускаться вниз.
– Ты что, обнаружил ее внизу?
