ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА МАСТЕРА
Замысел трилогии возник у писателя, как мы знаем, еще в конце 30-х годов. Тогда же были сделаны первые наброски, начаты первые подступы к повествованию, действие которого должно было развиваться «в богатом провинциальном городе».
Война сначала отодвинула, а затем и переменила планы работы. Если время действия первых двух романов, в согласии с первоначальным замыслом, так и осталось: 1910 и 1919 годы, то третий роман требовал иных задач и — соответственно — иного витка истории. Мог ли писатель после величайшего события в жизни страны, после героических и трагических итогов Великой Отечественной войны закончить рассказ о судьбах героев годом 1934-м, как замышлял спервоначалу?
Темы и проблемы 30-х годов займут определенное, и, в общем-то, важное место в романе. Это прежде всего драматические страницы в жизни Кирилла Извекова, да и других персонажей — актрисы Анны Улиной (театральный псевдоним Аночки Извековой) с проблемами их семейной жизни с Кириллом, Рагозина (ныне работника ЦК), его непростых дел, конфликтов с сыном Иваном, ставшим художником, и многое-многое другое. Особое место начинает занимать Александр Владимирович Пастухов, сложная и болезненная перестройка его, казалось бы, пожизненных убеждений перед лицом Отечественной войны.
Война в романе «Костер» становится как бы всесильным режиссером судеб героев. С присущим ему композиционным мастерством Константин Федин разворачивает картину начала великого испытания, в которое вступает страна, а с нею и герои романа. В физически ощутимой неотвратимости движения войны художественно реализуется эпиграф, поставленный к роману, объясняющий его название, пафос и внутреннюю тему: «Ветер задувает свечу и раздувает костер».
Несмотря на обилие старых знакомых — героев «Первых радостей» и «Необыкновенного лета», читателю «Костра» приходится делать известные усилия, чтобы войти в его мир, в его особую атмосферу. Этот роман мало похож на предыдущие. Автор словно бы не спешит начать действие. Иного читателя, возможно, охватит нетерпение: да когда же, собственно, «начнется)? Вместо того, чтобы обратиться к судьбам оставленных в 1919 году Кирилла, Аночки, Пастухова, Цветухина, писатель неторопливо повествует о каком-то шофере Матвее Веригине, прибывшей после долгой разлуки в отпуск к отцу в смоленскую деревню Коржики, о том, как отозвались в этой деревушке центральные события эпохи — Февральская и Октябрьская революции, получение мужиками земли, нэп, и т. д., о встрече Матвея с многочисленной родней, об их долгом застолье, закончившемся скандалом из-за каких-то недоданных поросят… Совсем новые люди, женщины, дети — совсем иной мир, не имеющий, казалось бы, ничего общего с миром героев первых романов трилогии.
Так непросто зачинается новый роман, действие которого образует как бы неторопливые расходящиеся круги, каждый из которых впоследствии пересекается другими, зависим от них, а вся неспешность оборачивается нагнетанием напряженности ожидания грозы.
В том, что шофер Веригин, оказавшийся шофером Пастухова, крестьянский сын, так же как и следующий герой повествования — Алексей Пастухов — сын, отчужденный от отца, оставившего их с матерью из-за другой женщины, в том, что эти новые люди занимают место на заполняющейся героями сцене»— во всем этом читателю откроется движение жизни, движение времени, диктующего неумолимую смену поколений. Здесь Константин Федин настойчиво реализует (и, пожалуй, наиболее зримо и укрупненно) тот образ, который сам полагал для своего творчества основным: «Постоянное мое стремление найти образ времени и включить время в повествование на равных и даже предпочтительных правах с героями повести — это стремление выступает в моем нынешнем замысле (т. е. замысле «Костра». — С. Б.
Во всем этом особую, если не сказать ведущую, роль сыграли небывалость темы и грандиозность задачи по ее художественному раскрытию — Великая Отечественная война и подвиг советского народа.
Можно возразить: ведь и масштабы исторических свершений 1919 года, о которых повествует роман «Необыкновенное лето», — огромны. Да, но, вглядываясь в «течение» этого романа, мы без особого труда обнаружим расчлененность отдельных судеб как между собою, так и перед лицом истории, как в личной жизни, так и в степени участия в социальной борьбе, которой была охвачена Россия. Кирилл Извеков и Петр Рагозин весьма мало общего имеют с бывшим домовладельцем Мешковым или растерянным драматургом Пастуховым. Их судьбы то и дело пересекаются, верно, но внутреннее содержание этих судеб, их, так сказать, личные миры находятся в совершенно различных уровнях, безмерно далеких друг от друга. Что такое в понимании Меркурия Мешкова происходящие события, как не затянувшееся на два года «беззаконие». В более запутанной форме, но по существу таково же отношение к революции Пастухова. Соответственно враждебны им и носители, деятели «беззакония» — Рагозин, Извеков.
В «Первых радостях» была Россия устоявшегося, хотя и загнивающего порядка, четко разделенная на социальные перегородки. В «Необыкновенном лете» страна представала разворошенной, разрушенной, переиначенной. Теперь предстояло показать новых людей, измененных или уже рожденных новой эпохой, новыми отношениями. Мало того, показать в них невиданную сплоченность, которая стала на пути гитлеровской военной машины.
И еще одно важное отличие. И «Первые радости», и «Необыкновенное лето» связаны единством времени и места действия. Лишь немногие страницы второго романа не относятся к саратовским событиям. События же «Костра» происходят в Москве, на Смоленщине и на восточном берегу Крыма, в Туле, Бресте, Ясной Поляне, Подмосковье.
Что сталось, что происходило с героями за два с лишним десятилетия, прошедших со времени действия «Необыкновенного лета»? Без ответа на этот вопрос было не обойтись! Потому «Костер» — это роман отступлений в прошлое, роман воспоминаний, этим во многом определяется форма его композиции, воспоминания здесь как бы образуют особый сюжет, они дополняют и развивают друг друга, спорят меж собою. Вспоминают все. Извеков обращается памятью к 1921 году, к эпизоду борьбы с бандитами и — трудной для него встрече с Рагозиным в середине 30-х годов, отношениям с женой, редко бывающей дома, и — ушедшей из жизни матери.
Аночка вспоминает о Кирилле, дочери, и — о случайной встрече с «жуиром» Цветухиным.
О романе с хорошенькой Юлией Павловной, закончившемся разрывом с семьей и женитьбой на этой прелестной хищнице, со все большей грустью и озлоблением к своему положению вспоминает Пастухов.
Даже семнадцатилетняя Надя Извекова и та — вспоминает Яснополянскую школу, где довелось ей учиться, маму, отца, подруг… Да, «Костер» — роман отступлений в прошлое, чем достигается его особого рода эпичность, рожденная не расширением, а углублением изображаемого, постоянным «бурением» колодцев памяти.
Ибо — новое-то новое, но не на пустом месте. И недаром вконец, казалось бы, растерявший себя к старости Пастухов находит опору в яснополянской святыне.
Так, вместе с памятью, навстречу надвигающейся темной силе фашистского нашествия, оживает и возникает новая тема, новая не только в трилогии, но в романистике писателя в целом — тема патриотизма, во многом определившая пафос романа «Костер».
Костер, пожар народной войны — не без явного влияния русского гения, на что прямо указывает сам автор, — вот что, оказывается, вставало в центр его дум и чувств, а подлинным героем произведения должен был стать народ.
«Костер» замышлялся и начинался как произведение большого эпического замаха. Уже то, что известная нам, весьма объемная часть романа явно лишь экспозиция к основным его событиям, говорит о грандиозности замысла. И особое место в нем принадлежало молодым людям — незнакомым читателю носителям знакомых фамилий: Пастухов, Парабукин, Рагозин, Извекова.
Были отцы, теперь, к роковому 1941-му, выросли их дети. В каких отношениях они с родителями?
Константин Федин рисует отчаянное непонимание, доходящее до прямого разлада отца и сына Рагозиных. Впрочем, разлад их при всем том не носит характера разрыва. Их споры об искусстве, в которых
