запретил упоминать о «Магдебурге», как и сообщать родственникам о гибели пассажиров.
– Значит, мои родители и Миша…
– Да. Они были в том злосчастном рейсе… Хотя и поздно, но примите мои соболезнования.
Молчали несколько минут. Доррох вернулся к столу, с участием проговорил:
– Издали, но я следил за вами и, признаться, гордился. На вас поступало много запросов, я всегда давал самые лестные отзывы… Что же произошло на этот раз?
Юстин не стал утаивать, искать спасительные лазейки. Он рассказал всю правду о работе в абвере, о подготовленных им агентах, о «Павлине» в России, о русских противоминных тральщиках – их появлении на Букринском плацдарме и невероятно быстром перемещении на плацдарм Лютежский, что в конечном счете привело к разгрому северной группировки немецких войск и потере Киева.
– А почему не говорите, как спасали Пикерта?
«Все знает!» – удивился Юстин.
Доррох опустил глаза к бумагам, лежавшим на столе, потом, словно очнувшись, едва слышно проговорил:
– Матенклот жаждет крови. Боюсь, я не смогу вас защитить, Юстин.
– Я понимаю…
– Я даже не в силах дать дельный совет! – отчего-то раздражаясь, воскликнул Доррох.
– Разрешите мне самому найти выход?
Доррох пристально посмотрел ему в лицо.
– Я вам не судья, – проговорил он и с обжигающей горечью осознал, что уже никогда не увидит своего «крестника».
5
Ждать помощи было неоткуда. Где Пикенброк, когда-то всемогущий человек в абвере, чьи люди расторопно действовали в Дании и Норвегии, Нидерландах и Франции, Греции и Чехии, оказываясь во главе «пятых колонн» раньше, чем туда входили германские войска? Пики проделал титаническую работу перед нападением на СССР, снабдив главное командование разведданными стратегического характера. Фюрер лично прикрепил ему на грудь «Золотой германский крест», повесил «Дубовые листья к Рыцарскому кресту». Теперь же он бился где-то в псковских болотах, командуя простым пехотным полком… Хаусхофер? Так он сам оказался на задворках большой политики. Отягощенный семейными неурядицами, сжигающий себя от воспоминаний о былой славе, он и пальцем не пошевельнет ради спасения когда-то верного ученика и сотрудника… Дед, отец, Миша успокоились в пучине Атлантики… Подло предала Линда…
Шаркающим усталым шагом Юстин добрался до отеля, сказал Виктору:
– Даю последний совет. Уезжай в Берлин, постарайся скрыться. Пусть хоть тебе повезет.
– Что вы задумали? – с беспокойством спросил Виктор.
– Прошу без вопросов. Прокурор подарил мне немного времени.
– А если скрыться обоим?
– Эх, ты, славянская душа! Лангхофу и Матенклоту надо оправдаться за бесславную потерю Киева. Меня-то из-под земли достанут, – он заполнил бланки требований на железнодорожный билет и продовольственный паек, написал бессрочное отпускное свидетельство, отдал все наличные деньги – около двадцати тысяч рейхсмарок. – А теперь иди. Ты мне будешь мешать…
Юстин остался один. Глубокая апатия овладела им. Он повалился на постель, почувствовал, как сразу зашевелились насекомые, зачесалось тело, но не хотелось даже пошевельнуть рукой. За окном свистел ветер, в стекла била снежная крупа. В сыром запущенном номере не держалось тепло.
Когда же обуглилась его душа? Он вспомнил Виндхук. Идеи нацизма ему, молодому, виделись прекрасными и справедливыми. Словоблуды-гуманисты и церковные пастыри взывали к постепенному совершенствованию сущего. Нацистам этот путь показался длинным и скучным. Они сразу занялись исправлением всего общества. По странному парадоксу истории больше других преуспели в этом русские и немецкие реформаторы. И те и другие начали с уничтожения личности ради великой общей цели. Ее насаждали могучим напором стадности, беспрекословного обожания, страха. Фюрер делал то же самое, что и Сталин. Дьяволы-близнецы подчинили миллионы людей служению призрачной идее грядущего благоденствия, а люди в одиночку оказались жалкими трусишками. Растлив, отвергнув душу, растоптав человеческие ценности, поправ законы морали, нацисты, как и большевики, породили густопсовое хамство, ложь и предательство, опутали свои народы паутиной мифов. Они полагали, что связали свою судьбу с великой истиной, открытой Гегелем, Кантом, Ницше, Марксом, а на самом деле доверились сумасбродной интеллектуальной фантазии, которая никогда не могла воплотиться в реальной жизни с ее обыкновенными людскими заботами и страстями.
Генералы Лангхоф и Матенклот конечно же знали, что не так уж велика вина Юстина в трагическом сражении под Киевом, но они отвергли благородство без зазрения совести, поскольку нацисты успели совесть оболгать и опошлить, их установки не совмещались с христианскими заповедями, авторитетом нравственности.
Рука его медленно поползла к кобуре, где лежал «вальтер». У него непременно отберут оружие при аресте, не позволят с достоинством уйти из этой жизни. Он с тоской и нежностью подумал о своем народе. Бесспорно Германию Гитлера ждет бесславный конец. По какому пути пойдут немцы дальше? Или через несколько поколений снова воскреснут идеи национализма, начнется объединение Европы под обновленными знаменами, какой-нибудь новый Хаусхофер станет вещать о «жизненном пространстве» и прославлять эпоху былых побед? Или они построят такое сообщество, которое навсегда исключит войну, ибо она бессмысленна?…
В дверь нетерпеливо постучали. Прислушались. Застучали громче. Жандармы! Непослушными пальцами Юстин расстегнул кобуру, вытянул пистолет. Когда ладонь ощутила прохладный эбонит рукоятки, рука обрела уверенность. Он обхватил ее и до боли в пальцах сжал. Он видел немало смертей. Но он не думал о собственной смерти. Теперь же отчетливо ощутил несоразмерность личной жизни с оставшимися секундами ее.
Все, что раньше казалось ему удачным, вдруг увиделось мелочным и подлым. Любил ли он Линду? Нет! Линда попросту была ему удобной. Тяготел к Пикенброку, потому что от него зависела удача. А мог ли он заняться свободным делом? Не мог. Творческие люди в рейхе – писатели, композиторы, живописцы – носили мундиры культуртрегеров, шрейбенарбайтеров, партейлейтеров, верно служа государственной системе, как собаки хозяину. Неповторимых, непохожих, талантливых нацизм уничтожал с особой свирепостью, с какой в Средневековье сжигали колдунов и ведьм. Может быть, единственным человеком был сын генерала Хаусхофера Альбрехт. Он не походил на немца в том стаде, которое считалось образцовым. В нем не чувствовалось и тени лакейства, самого отличительного качества, созданного нацизмом.
«Господи! Сколько же потребуется сил, чтобы нам избавиться от духовного рабства!» – взмолился Юстин, не обращая внимания на все более усиливающийся стук.
Мысль опять метнулась к тем, кто станет жить в Германии через пятьдесят-сто лет. «Неужели и они, подчинившись закону спирали, создадут систему, подобную нашей?! Может, и впрямь, человек, появившись на планете в минутном помешательстве природы и потому разоривший, задымивший, загадивший ее, исчезнет, как червь в своих же испражнениях?»
Дверь разбили прикладами. Отшвыривая стулья, стуча коваными сапогами, бежали к нему жандармы в мокрых шинелях, касках, металлических нагрудниках – бляхах с распахнувшим широкие крылья германским орлом. Неожиданно Юстин повеселел. Когда-то инструкторы в школе абвера в Целлендорфе учили стреляться в безвыходных ситуациях. Целиться надо не в висок, не в сердце – в последний момент может дрогнуть рука и пуля пройдет мимо. Он легко сдвинул рычажок, предохранителя, взвел курок, сунул дуло в рот и с улыбкой при виде оцепеневших солдат нажал на спуск.
