океана. Она стала нашим единственным навигационным инструментом.
Все остальные данные: скорость и направление ветра, скорость дрейфа и угол сноса, местоположение и направление, куда движется судно, предстояло делать на глазок.
Мы сидели в кубрике и молча смотрели, как командир делал запись в вахтенный журнал. Хотелось спать. Грохот тайфуна, вода, перехлестывающая через палубу, струи, забившиеся в кубрик, как-то уже не волновали, не вызывали ощущения опасности.
Мы очень устали.
Асхат оторвался от журнала;
— Вот что, товарищи. По одному в машинное отделение. Моторы еще не остыли. Обсушиться, погреться. Нам нужно много сил. Понятно?
Посмотрели мы друг на друга. Впервые заметили, что осунулись. Оледеневшая одежда колом стоит. Плохо. Асхат, действительно, прав. Моторы еще не остыли. Обсохнуть нам, ой, как надо было.
Настала и моя очередь. Никогда не думал, что перегоревший теплый запах масла так приятен. Я обхватил мотор руками, прижался к нему. Он был почти горячий, наш работяга-мотор. Не его вина, что не хватило горючего. Он трудился в полную силу, и что поделаешь, если океан оказался сильнее тех лошадиных сил, которые были отпущены мотору конструктором. Да и сколько океанских сил пришлось на долю одной лошадиной!
И потом, мотор это только сталь. У нас четыре человечьих силы. Всего четыре. Но пусть все силы, вся мощь ветра и океана попробуют заставить нас сдаться. Мы и спать решили пока в машинном отделения. Каждую каплю тепла старались сберечь. Упремся ногами в станину мотора, головой — в переборку — хорошо, не катает по полу, хоть качка при дрейфе стала очень сильной.
Трудно было представить, как «тридцать шестая» переносит этот сильнейший шторм. Ведь это совсем небольшое судно, рассчитанное на перевозку грузов вдоль побережья при волнении моря не выше четырех баллов. Его, говоря техническим языком, данные были таковы: длина по ватерлинии — 17,3 метра, высоте борта — 2,06 метра, средняя осадка с полным грузом — 1,24 метра. Наибольшая длина трюма — 11,5 метра, ширина — 3,6 метра. Водоизмещение — около 100 тонн. На барже, развивающей скорость хода около 9 узлов, установлено два мотора. Для обеспечения непотопляемости судна на нем имеются междудонные и бортовые герметические отсеки, а также система трубопроводов и ручной насос для осушения кормового отсека и моторного отделения. Для отдыха экипажа в кормовой части баржи оборудован небольшой кубрик.
Двое суток трепал нас ураган. Потом он стал выбиваться из сил. С северо-запада, как мы определили по слабым намекам солнца в тучах, катилась широкая и крупная зыбь. Такая погода показалась нам затишьем.
Мы спали в машинном отделении. Зиганшин нес вахту.
Нас разбудил его бодрый голос:
— Подъем! Обед готов!
Мы вскочили и оторопело смотрели на командира. Он, улыбаясь, балансировал на кренящейся палубе. В руках у него был котелок. Из него поднимался парок и удивительно вкусный запах картофеля и свиной тушенки.
Сон с нас как рукой сняло.
— Ай да Асхат, ай да молодец! — приплясывая, приговаривал Анатолий.
Я обнял Зиганшина за плечи.
Но лучшей благодарностью нашему Асхату был аппетит, с которым мы уничтожили сваренный им суп.
Потом, пользуясь относительным затишьем, мы стали подсчитывать запасы продуктов, имевшиеся на барже. Они хранились в кубрике, но во время шторма картошку и консервы разбросало.
Мы стали собирать катавшуюся по полу картошку. Набрали почти два ведра. Нашли две байки тушенки и банку сала. Ползая на коленях, словно старатели, собирали по зернышкам пшено и горох. Наскребли почти килограмм. Нашли пачку чая и кофе.
В то время мы почувствовали себя обеспеченными продуктами, хотя каждый понимал, что всего нашего «богатства» хватит от силы на две недели.
А сколько предстоит нам дрейфовать в океане? Мы находились вдали от больших морских путей. Корабли, даже рыболовецкие шхуны, редко посещают ту часть океана, куда нас отнесло течением и ветром.
— У нас нет пресной воды, — опечалился Поплавский.
— А двигатель, — воскликнул Крючковский — В радиаторе есть вода. А еще моторист, — шутливо упрекнул товарища Анатолий.
Вода в радиаторе оказалась ржавой. Но и ее мы стали беречь как зеницу ока. И как-то поневоле мне вспомнился виденный в детстве кинофильм «Дети капитана Гранта». Там есть такой эпизод. После кораблекрушения герои плывут на плоту по океану. Нещадное тропическое солнце обжигает их. Паганель, мучаясь от жажды, умоляет дать ему воды. А кругом безбрежный океан горько-соленой воды.
Я рассказал об этом товарищам. С той поры ни к чему мы не относились так бережно, как к воде.
По карманам собрали с полсотни спичек. Под конец дня закончили «дровозаготовки». Собрали все, что могло гореть: доски от ящика, спасательный круг, тряпки, обрывки бумаги.
— Ну вот, — начал Зиганшин, когда на барже не остался не обследованным ни один yголок. — Вот все, что у нас есть. Штуками картофель будем считать. Крупу по ложке. Хватит, я думаю, недели на две. Но коли в ближайщие дни станет ясно, что помощи не будет... придется урезать.
Мы молча выслушали командира. Он был во всем совершенно прав. Ни у кого не возникло даже мысли о споре.
Впрочем, спор был. Мы сгоряча пытались слишком занизить и без того скудный суточный рацион. Но Асхат доказал нам, что этого делать не следует. Мы можем сразу сильно ослабнуть. Порешили, что в день на каждого приходится три картофелины, две ложки крупы и две ложки свиной тушенки. Обед варит вахтенный.
- Теперь главное, — сказал Зиганшин, доставая из кармана гимнастерки завернутые в прорезиненную ткань документы, — вот солдатская книжка, вот комсомольский билет. У всех целы? Не подмокли?
— Здесь не подмокнет! — хлопнув ладонью по карману, что против сердца, сказал Анатолий.
Как было тут сдержать улыбку. Документы, действительно, у всех были в полном порядке, не подмокли.
— Что бы с нами ни случилось, — став строгим и требовательным, сказал Асхат, — кто бы и когда бы нас ни спас, — мы советские солдаты, боевая единица. Так и будем действовать, по уставу. Будем с честью выполнять свой воинский долг.
Мы поднялись без команды. Мы негромко повторили за командиром:
— Будем с честью выполнять свой воинский долг.
Эти слова прозвучали как клятва. И это была наша клятва.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Асхат выглядел очень усталым. Все эти штормовые дни он работал за семерых. Он успевал везде: и стоял за подвахтенного, и следил за моторами, пока они еще работали, подбадривал нас И еще мне казалось, что совесть его, несмотря на то, что он ни в чём не был повинен, не давала ему покоя.
Он мучительно искал ошибки в своих действиях командира, искал дотошно, беспощадно и, видимо, от души считал, что во всем случившемся где-то, как-то виноват он. Он беспокоился не только о нас. Стоя на подвахте, он однажды сказал:
— Подумай, Иван, как тяжело сейчас командиру нашего подразделения. Пропала баржа, пропали люди — ЧП. Ведь никто не знает, живы мы или нет. Цела баржа или потонула. А ведь он ночей не спит,
