скапливалась в нижнем разделе его пищеварительного тракта, посылая наверх острые стрелы боли. Вот уже час, как он вел опасную игру, каждые десять, примерно, минут дозволяя своему анусу приоткрываться — едва-едва и только на миг, — чтобы извергнуть малую толику ядовитых газов. Невозможно было поверить, что Белый до сих пор не унюхал их, не понял, что происходит, однако он продолжал молча сидеть перед телевизором.
— Закажите его сейчас и вы бесплатно получите изготовленные вручную ножны из настоящей воловьей кожи!
Даже при всех его горестях, Тео невольно задумался о таинственных совпадениях: надо же напороться в логове похитителей на ту самую рекламу, которую он слышал в отеле Лос-Анджелеса! Наверняка такие вот штуки и наводят нас на мысль о том, что в жизни все связано. И они же влекут к себе людей с больной психикой.
— А скажите, — произнес Тео, постаравшись сообщить своему тону оттенок небрежности, но голосом достаточно громким для того, чтобы он достиг другого конца комнаты, — как вы познакомились?
Ответа не последовало. Повторить вопрос Тео не решился, — а ну как ему снова залепят рот клейкой лентой.
Телевизор взвыл — ликующий, звучавший по-любительски хор воспевал достоинства зубной пасты. То была переросшая период ироничность реклама, ностальгически томящаяся по эйзенхауэровской эре невинности, которую столь сатирически поминала реклама 1990-х — пока не устарела и эта сатира. «Прежде мы подсмеивались над чистенькой Дорис Дэй и присными ее, распевавшими стишки во славу маргарина, — таким был подтекст рекламы, — но теперь понимаем, что эти люди жили в эпоху более простую, в утраченном нами раю.»
— Грязь, — произнес вдруг Белый, ни к кому в частности, и уж тем более к Тео, вроде бы не обращаясь. — Человеческие отбросы. Накипь, накипь, накипь, накипь.
— Извините, — позвал его Тео, — но мне правда,
Пара секунд молчания, затем жуткий грохот, с которым нагруженный тарелками и чашками стол полетел от удара ногой на пол. Тео изумленно ахнул, когда в нескольких дюймах от его лица объявилась вдруг физиономия Белого. Рожа жутковатая: осыпанная каплями маслянистого пота, с выпученными от гнева глазами, серой кожей, — да еще и в прерывистом дыхании Белого сквозил сладковатый запашок какого-то лекарства.
— Сиди и не рыпайся, — просипел он. — Сиди, пока все не закончится.
— Что не закончится?
В глазах Белого словно вскипала боль. Нос его почти касался носа Тео.
—
И цепи упали с рук его[10]
На протяжении следующего часа, или может быть, двух, или трех, по телевизору передавали хронику тысячи и одной жизни, уделяя каждой по нескольку секунд. Знаменитости приобретали известность, осуществляли свои мечты, отправлялись лечиться от алкоголизма и умирали. Покупались и продавались спортсмены. Музыканты успевали спеть обрывок песенки, после чего их сметала с экрана реклама. Политики объясняли, почему они правы, актеры восторгались своими последними фильмами, а одна женщина с Бермуд показала своего весившего сорок восемь фунтов кота. Самого кота Тео, конечно, не увидел, однако чей-то голос сообщил, что он примерно такой же тяжелый, как шестилетний мальчик, что позволило сознанию Тео создать довольно живую картину. Другие голоса рассказывали ему о сорвавшемся в пропасть туристском автобусе со школьниками из Лахора, об ужасной опасности, которой грозят вселенной разумные ящерицы из системы «Ультима 6», об оставшемся у него последнем шансе купить настоящую копию зажигалки «Дюпон» всего за 99,99 долларов, о неповторимой последней возможности купить за 49 долларов настоящую (не копию) часовую цепочку «Эрме», о том, что Шанталь все-таки решилась на замужество, несмотря на предъявленные Джо-Джо положительные доказательства того, что Брэд соблазнил ее родную мать.
Тео думал, что у него уже начался бред. Дверь оставалась открытой, потом проходило несколько минут и она открывалась снова, потому как открытой не была, он лишь желал, чтобы была, а потом проходило еще несколько минут и, наконец, дверь открывалась, на сей раз
И наконец, дверь открылась.
— Чем это тут пахнет? — спросил Араб, едва войдя в помещение.
— Наплюй на запах, — сказал Белый. — Что с записью?
Нури закрыл за собой дверь, снял, шелестя нейлоном, плащ.
— Запись на телестудии.
— А чего ты так долго?
— Два автобуса. Да еще пришлось удобного момента ждать.
— Ты уверен, что они ее получили?
— Полностью.
— И своими глазами видел, как ее разворачивали?
— Конечно, не видел. Успокойся, друг. От нее они отмахнутся на смогут. Завтра же покажут всей Америке. А может, и сегодня.
В голосе его звучало мальчишеское удовольствие. Похоже, он ждал, что его одобрительно похлопают по спине.
— Я тут
— Ты должен верить мне, друг! Что с тобой? Ты же знаешь, что бы ни случилось: «Два человека, две веры, одна миссия»!
— Сядь, Нури, — устало сказал Белый. — Будем смотреть телик, пока не покажут эту штуку.
Однако так легко Нури не сдавался.
— Брось, друг. Ты же
— Мы разговариваем.
— Не так, как прежде.
— Да ведь и ситуация изменилась.
Пауза.
— Что будем делать с Гриппином, друг? — спросил Нури.
— Ничего.
—
— Еще как получится.
— Ты говорил, что мы отвезем его на север штата и отпустим в лес.
— Для этого нужна машина. А нам пришлось ее бросить. Что мы, по-твоему — на спине его потащим, что ли, пятьдесят-то миль? Или на автобусе повезем? «Да, и еще билетик для нашего приятеля с повязкой на глазах и заклеенным ртом», так?
— Ты говорил: отпустим в лес.
— Да забудь ты про лес. Это была хорошая идея. Но от хороших идей приходится иногда и отказываться. Надо приспосабливаться к реальности.
Еще пауза.
— Значит, — сказал Нури, — ты его пристрелить собираешься? Ты это задумал?
