от времени климатизатор окатывает смолистым воздухом: по правилам безопасности и гигиены науки без этой климатизации нельзя проводить экзамены. Потом Пат говорит: «Внимание!» — ты смотришь на его физиономию с этими черными глазищами прямо перед тобой на экране, а он дважды повторяет: «Сейчас я задам вопрос, а затем включу автомат». Перед глазами у тебя все время горит зеленый свет. В сущности, все просто. Когда студент начинает говорить, загорается красный. Тогда ты начинаешь как можно логичней думать о том, что знаешь по этому вопросу. Потом, когда уже обо всем вспомнишь, нажимаешь кнопку с надписью «Конец», и тебя выволакивают из кабины. Только смотри, какую кнопку нажимаешь, а то Ром ошибся и попал под двести вольт! Известное дело — времянка… А если ты случайно подумаешь, что ничего не знаешь, то, пусть на самом деле и знаешь, автомат выключается — и точка… Пат приглашает следующего и при этом говорит: «Отвечайте за свои мысли».
Из группы Кева сдали всего несколько человек. Лучше всех как раз те, кто ход рассуждений вызубрил наизусть. Были и такие, которые мыслили самостоятельно; при этом автомат бренчал, мигал лампочками, запаздывал, словно раздумывая над чем-то, и, наконец, с трудом выдавал результат, не всегда положительный. Пат утверждал, что при очень сложных ответах у автомата возникают трудности с расшифровкой.
— Старайтесь мыслить просто, как можно доступней, словно объясняете, скажем, поэту, который даже математический анализ забыл, — говорил Пат.
— А ведь поэт может ничего не понять…
— Согласен. Но цереброскоп — не поэт, а исправный автомат. Объясните толком — поймет.
Ну, видно, одни объясняли хорошо, другие — плохо.
Я на всякий случай решил пока цереброскопу ничего не объяснять, а подождать до осени. Тем более что погода стояла отличная, и я предпочитал ходить под парусами на нашем озере, чем корпеть над экранами в прохладной тиши библиотек, чтобы хоть чуть-чуть увеличить вероятность успеха.
Так же думал и Тор. Мы жили втроем в солнечной комнате на двенадцатом этаже старого небоскреба. Наши окна выходили на пруд, перегороженный серой дугой плотины. Там на фоне зеленых холмов под порывами ветра скользили паруса.
Ван, последний из нашей тройки, утверждал, что эта картина мешает ему мыслить, и включал поле, рассеивающее свет в окнах, отчего казалось, будто наш дом вдруг окутывало белое облако.
Ван действительно мыслил интенсивно. Это он изобрел способ гасить волны ассистентов во время тренировок вне атмосферы и придумал, как от их имени передавать в суммирующие автоматы более лестные отзывы о нас. Это Ван так удачно искажал работу контрольного анализатора во время экзаменов, что пока машина после многочисленных ошибок получала наконец правильный ответ, мы уже дважды успевали проверить его на наших карманных автоматах.
Когда вечером, раскиснув от жары, я вернулся в комнату, Тор изводил мнемотрон однообразными вопросами: «Любит?», «Не любит?» Автомат был явно перегружен и включал красный сигнал тревоги, что, впрочем, нисколько не волновало Тора. Ван лежал на кровати, подложив руки под голову и закрыв глаза. Окна комнаты как бы заволокло туманом.
Только я собрался просмотреть последние сообщения по видео, как Ван вдруг вскочил с кровати.
— Есть! Нашел!
Я взглянул на него, а Тор после минутного колебания выключил автомат.
— Вопрос первый, — голос Вана звучал торжественно, — сдадите ли вы экзамены у Пата?
— Нет, — ответил я.
— Пожалуй, нет, — подтвердил Тор.
— По нулю обоим, — изрек Ван совсем так, словно он был цереброскопом. — В том-то и дело, что сдадите.
Тор пожал плечами. Я хотел о чем-то спросить, но Ван не дал мне сказать ни слова.
— Не мешай. Вопрос второй: долго ли вам придется зубрить?
— Минимум две недели, — ответил Тор, подумав.
Я кивнул.
— Опять ноль. Ни секунды.
— Хорошо! Но…
— Подожди. Вопрос третий: как бы вы назвали человека, который поможет вам это осуществить?
— Гением!
— Защитником угнетенных!
— Единица! — ответил Ван. — Этот человек — я. Присвоенные мне титулы напишите печатными буквами на листе и повесьте над моей кроватью. Так вот, идея настолько проста, что даже удивительно, как никто раньше не додумался до этого. С чем цереброскоп сравнивает полученные от нас ответы? С сообщениями, идущими от мнемотронов. Стало быть, достаточно подключиться к волноводу, собрать информацию и послать ее на передающее устройство с силой, равной силе тока нашего мозга. Эту информацию зарегистрируют как ответ на вопрос. Если ты сам в это время не будешь ни о чем думать, ответ получится на сто процентов правильный. Ну, как?
— Идея отличная, но для ее осуществления необходимо знать устройство цереброскопа. А как ты узнаешь? Ведь в наших мнемотронах о нем нет ни слова.
— Это трудность технического порядка, отчего идея не становится менее великой.
— Однако что-то нужно сделать.
— Я подумал об этом. Устройство автомата мы узнаем во время дежурства Макса.
— Но он не разрешает даже приблизиться к машине. Попробуем лучше во время дежурства другого ассистента.
— Ничего, разрешит. Ты, Тор, пойдешь к нему со своими средневековыми бумажками — почтовыми марками, — так, кажется, они называются. Макс по ним с ума сходит. Можешь даже подарить ему несколько штук. Важно, чтобы он не помешал осмотреть аппаратуру.
— Ладно, но…
— Никаких «но». Для общего блага тебе придется обуздать свою непонятную любовь к намазанным клеем бумажкам.
Больше спорить было не о чем. На следующий день мы пошли к Максу.
— Вы не видели цереброскоп? Не унывайте, еще увидите, скрипуче рассмеялся он вместо приветствия.
— Видели. Ничего особенного — немного проводов и стул под шлемом. А поближе мы с ним познакомимся во время беседы с Патом, — начал Ван.
— Ну-ну, — засмеялся Макс, на этот раз уж совершенно неизвестно почему.
Ободренный столь удачно развивающейся беседой, Ван приступил к существу дела.
— Коллега, — он указал на Тора, — только что получил из Европы несколько марок, но не знает, к какому периоду они относятся.
— Да? А ну, покажите-ка…
Я впервые увидел на лице Макса нечто вроде возбуждения.
Ван толкнул Тора, который нехотя подошел к Максу и жестом, полным отчаяния, протянул ему альбом. Макс схватил его, открыл.
— О, чудесные марки, прекрасные марки! — Слово «марки» он произносил особенно любовно. — Например, эта, коричневая. Произведение искусства, а? — обратился он к нам.
— Конечно! — воскликнули мы в два голоса.
Подавленный Тор молчал.
— Великолепная работа древних мастеров! — продолжал Макс. Он был уже на третьей странице и склонился над изумительными треугольниками с грибами. Мы с Ваном оставили его и подошли к цереброскопу.
Вход в кабину был приоткрыт. Я просунул голову внутрь. Стульчик, шлем, какие-то переключатели, клавиши, крохотные контрольные лампочки…
— Тут где-то должна быть схема… — шептал Ван, пытаясь заглянуть под сиденье. — Не вижу. Какой- то щит с гнездами. Есть! — он откинул спинку стула, под ней поблескивала схема.
Мы молча рассматривали ее.
