нетрудно ее улучшить. Но я сумел вас все же заинтересовать.
— А пятак зачем? — уклонился Боксли от подтверждения.
— Не знаю, — сказал Стар. И вдруг рассмеялся:
— А впрочем, пятак — для кинематографичности.
Боксли наконец освободился от своих невидимых конвоиров. Он вольно откинулся на спинку кресла.
— За что вы мне, черт возьми, платите? — спросил он со смехом. — Я ведь не разбираюсь в этой хиромантии.
— Разберетесь. — широко улыбнулся Стар. — Иначе не спросили бы про пятак. Они вышли в приемную.
— Знакомьтесь, мистер Боксли. — Стар указал на большеглазого брюнета. — Это мистер Майк Ван Дейк. С чем явился, Майк?
— Да просто так, — сказал Майк. — Заглянул проверить, не обратился ли ты в миф.
— Ты бы шел работать, — сказал Стар. — А то меня уже неделю не смешат комедийные кадры.
— Боюсь, как бы нервы окончательно не расплясались.
— Ты все же формы не теряй, — сказал Стар. — Ну-ка, блесни перед публикой. — Он повернулся к Боксли. — Майк у нас гэгмен — выдумщик трюков. Я еще пешком под стол ходил, а он уже делал здесь кино. Майк, покажи мистеру Боксли двойной мах с брыком, смыком и учесоном.
— Прямо здесь? — спросил Майк.
— Да, здесь.
— Места мало. Я хотел к тебе насчет…
— Места достаточно.
— Ладно. — Майк огляделся, примериваясь. — Кто-нибудь дайте выстрел.
Кейти, помощница мисс Дулан, взяла плотный бумажный пакет, дунула в него, расправила.
— Эта выдача относится еще к кистонским временам, — сказал Майк мистеру Боксли.
— «Выдача» — значит фортель, номер, — пояснил Стар. — Джорджи Джессел острит насчет «геттисберской выдачи» Линкольна.
Кейти зажала зубами надутый пакет. Майк встал спиной к ней.
— Готов? — И пакет звучно лопнул, сплющенный ладонями Кейти. В тот же миг Майк ухватил себя обеими руками за ягодицы, подпрыгнул, выбросил сперва одну ногу вперед, затем другую, разъезжаясь как бы для шпагата, дважды при этом взмахнул руками, как хлопает крыльями птица…
— Двойной мах, — сказал Стар.
… и чесанул через распахнутую рассыльным сетчатую дверь, мелькнув на прощание в балконном окне.
— Мистер Стар, — сказала мисс Дулан. — На проводе Нью-Йорк, звонит мистер Хэнсон.
Десятью минутами позже Стар нажал кнопку, и мисс Дулан, войдя, сообщила, что в приемной ожидает актер-звезда.
— А вы скажите, меня нет — ушел через лоджию.
— Хорошо. Он на этой неделе уже четвертый раз приходит. Он чем-то очень удручен.
— А он не сказал хоть намеком, что ему от меня нужно? Может быть, ему к мистеру Брейди?
— Он не сказал. У вас сейчас начнется совещание. Мисс Мелони и мистер Уайт сидят уже у меня. Мистер Брока ждет рядом, у мистера Рейнмунда.
— Давайте мистера Родригеса, — сказал Стар. — Предупредите, что я смогу уделить ему всего минуту. Вошел актер-красавец; Стар принял его стоя.
— Что там у тебя такого неотложного? — спросил он приветливо.
Актер заговорил не раньше, чем закрылась дверь за мисс Дулан.
— Монро, мне к тебе позарез нужно, — сказал он. — Я спекся.
— Спекся? — сказал Стар. — А ты читал в последнем номере «Вэрайети»?
Твоя картина до сих пор идет у Рокси, и в Чикаго за прошлую неделю дала тридцать семь тысяч.
— И это больней всего. В этом трагедия. К моим услугам все, чего ни пожелаю, и все теперь — псу под хвост.
— Да ты объясни толком.
— Между Эстер и мной все кончено. И навсегда.
— Поругались?
— Ох, нет — хуже, и говорить об этом нестерпимо. У меня мозг оцепенел.
Брожу как сумасшедший. Роль веду как во сне.
— Я не замечал, — сказал Стар. — Во вчерашних кадрах ты был бесподобен.
— Вот, вот. Это лишний раз показывает, что в чужую душу не заглянешь.
— И неужели вы с Эстер разойдетесь?
— Этим кончится, наверно. Да. Этого не миновать.
— Но в чем у вас дело? — нетерпеливо спросил Стар. — Что она — вошла без стука?
— Да нет, третьи тут не замешаны. Причина только во мне. Я — спекся.
Стар внезапно понял.
— Откуда у тебя вдруг такая уверенность?
— Не вдруг — уже полтора месяца.
— Это воображение твое, — сказал Стар. — У врача был?
Актер кивнул.
— Я уже все испробовал. Даже с отчаяния съездил… в заведение Клэрис.
Но совершенно впустую. Мне полная гибель.
«А не переадресовать ли его к Брейди?» — толкал Стара некий иронический бесенок. Ведь всеми вопросами актерской рекламы ведает Брейди. Только какая уж это реклама… Стар на секунду отвернулся, погасил усмешку.
— Я уже был у Пата Брейди, — сказал актер, точно угадав его мысль. — Он насоветовал мне кучу липовых средств, я их все перепробовал, и все зря. За обедом мне стыдно поднять глаза на Эстер. Она молодчина, отнеслась чутко, но я горю от стыда. Круглосуточно сгораю от стыда. «Дождливый день» принес в Де-Мойне тысяч, наверно, двадцать пять, в Сент-Луисе побил все рекорды сбора, а в Канзас-Сити дал двадцать семь тысяч. Я засыпан сейчас письмами поклонниц, а сам боюсь вечером ехать домой, боюсь ложиться в постель…
Стара начали уже слегка томить эти жалобы. Стар хотел было пригласить актера на коктейль, но теперь приглашение явно отпадало. Что бедняге коктейль и рекордный сбор от картины, когда с ним такое. Стар мысленно представил, как актер бродит от гостя к гостю с бокалом в руке и с камнем на сердце.
— И вот я пришел к тебе, Монро. Я не помню ситуации, из которой ты не нашел бы выхода. Я подумал: даже если скажет застрелиться — все равно иду к Монро.
На столе у Стара пискнул зуммер; он включил диктограф и услышал голос мисс Дулан:
— Истекло пять минут, мистер Стар.
— Виноват, — сказал Стар. — Мне понадобится еще минута-две.
— Пятьсот учениц колонной пришли из школы к моему дому, — безрадостно сказал актер, — а я только стоял и смотрел на них из-за портьеры. Так и не решился к ним выйти.
— Да ты садись, — сказал Стар. — Обсудим без спешки.
В приемной уже десять минут ждали двое участников совещания — Уайли Уайт и Джейн Мелони. О Джейн, сухонькой, светловолосенькой, пятидесятилетней, можно было услышать пятьдесят разнородных мнений — полный голливудский ассортимент оценок: «сентиментальная дура», «лучший сюжетист Голливуда», «заслуженная ветеранка», «халтурщица старая», «другой такой умницы нет на студии», «самый ловкий плагиатор во всем кинобизнесе». И вдобавок, уж конечно, такие пестрые эпитеты, как нимфоманка «любому и каждому», старая дева, лесбиянка и верная жена. Старой девой Джейн не была, но повадки у нее были стародевичьи, как у большинства женщин, собственным трудом пробивших себе дорогу. У нее была язва желудка, а годовой оклад ее превышал сто тысяч. Можно было бы написать ученый трактат о том, «стоила» ли она этих денег, или еще больших, или же ни гроша не стоила.
Ценность ее заключалась в таких простых, ординарных достоинствах, как то, что она была женщина и
