Но если «передовые» для своего времени теории нельзя переоценивать, то, с другой стороны, устаревшие теории тоже нельзя считать ненаучными лишь на том основании, что они были отброшены.
Для того, чтобы правильно хронологизировать исторический процесс, его сначала надо
«…надо не столько стремиться отыскать в прежней науке непреходящие элементы, которые сохранились до современности, сколько пытаться вскрыть историческую целостность этой науки в тот период, когда она существовала. Интересен вопрос не о соотношении воззрений древних и современных научных положений, а скорее отношение между их идеями и идеями того научного сообщества, то есть идеями их учителей, современников и непосредственных преемников в истории науки».
Если эволюция науки показывает нам, что эллинские воззрения в родстве со средневековой учёностью, что византийские и арабские учёные — современники или непосредственные преемники древних греков, то какие же у нас есть основания для того, чтобы разделять учителей и преемников сотнями лет?..
Для ранних стадий развития большинства наук характерно постоянное соперничество между множеством различных представлений о природе. Ведь первоначально цели исследований формировались внелогическим путём. Хоть и считается, что любое научное сообщество знает, каков окружающий нас мир, но это не так. Достаточно ознакомиться, например, с энциклопедическими работами Плиния (I век) или даже более поздними «интегральными» работами по естествознанию Ф. Бэкона (XVII век), чтобы обнаружить, что в них описана довольно путаная картина. Даже представления Бэкона о теплоте, цвете, ветре, горном деле и так далее наполнены информацией, часть которой если и не вызывает смех у современного читателя, то только потому, что описание вообще малопонятно.
Кроме того, древняя естественная история обычно упускает в своих неимоверно обстоятельных текстах как раз те детали, в которых позднее будет найден ключ к объяснению. Например, едва ли хотя бы одна из ранних «историй» электричества упоминает о том, что мелкие частички, притянутые натёртой стеклянной палочкой, затем опадают: этот эффект казался «древним» механическим, а не электрическим.
Но как бы там ни было, некоторые общепринятые принципы, содержащие закон, теорию, их практическое применение и необходимое оборудование, в совокупности дающее нам модели, из которых возникают конкретные традиции научного исследования, всё же существуют на любом этапе развития науки между её рывками. Т. Кун предложил назвать это термином
Парадигмы приобретают свой статус потому, что их использование приводит к успеху скорее, чем применение конкурирующих с ними способов решения некоторых проблем, которые исследовательская группа признаёт в качестве наиболее остро стоящих.
Например, от глубокой древности до конца XVII века не было такого периода, когда придерживались бы единственной, общепринятой точки зрения на природу света. Вместо этого было множество противоборствующих школ и школок, большинство из которых излагало ту или другую разновидность эпикурейской, аристотелевской или платоновской теории. Одна группа рассматривала свет как частицы, испускаемые материальными телами; для другой свет был модификацией среды; ещё одна группа объясняла свет в терминах взаимодействия среды с излучением самих глаз. Помимо этих были другие варианты и комбинации этих объяснений.
Каждая из школ черпала силу в некоторых частных метафизических положениях, и каждая подчёркивала именно тот набор свойств оптических явлений, который её теория могла объяснить наилучшим образом. А нерешённые проблемы откладывали для дальнейшего исследования.
В течение всего XVIII века представление о свете базировалось на «Оптике» Ньютона (1643–1727), который утверждал, что свет есть поток материальных частиц, корпускул. И это поддерживалось большинством. Но в начале XIX века Парижская академия наук объявила конкурс на объяснение явлений дифракции и интерференции, и Огюст Жан Френель (1788–1827) решил эту проблему, исходя из волнового представления о свете. Более того, из его теории следовало, что если на пути света поставить экран, то при определённых условиях в центре тени от экрана будет светлое пятно. Чтобы доказать ложность теории Френеля, решили поставить описанный в его работе эксперимент и… всё подтвердилось. В центре тени было светлое пятно.
Так благодаря работам Френеля и Томаса Юнга (1773–1829), объяснившего, исходя из волновой теории, цвет тонких плёнок (который видел каждый, кто пускал мыльные пузыри) появилось представление о свете, как поперечной волне. И большинство отвергло корпускулярную теорию: все стали приверженцами волновой.
Но вот наступил 1900 год. Макс Планк (1858–1947) показал, что свет — это поток квантов, то есть он может обладать в одних условиях корпускулярными свойствами, а в других — волновыми. И опять научное сообщество было довольно результатом…
Занимаясь историей наук, следует также учитывать, что развитие знания связано не только с выдвижением новых идей. Очень часто большую ценность имеют новые надёжные методы и приборы для уточнения ранее известных категорий фактов.
Между научными прорывами, — то есть в те периоды, которые можно смело назвать временем «нормального» развития науки, — часто происходит подавление фундаментальных новшеств, потому что они неизбежно разрушают основные установки сложившейся, «успокоившейся» науки. На этом этапе Природу пытаются втиснуть в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Цель науки в такие периоды — в укреплении достигнутого, а не в рассмотрении новых видов явлений, которые не вмещаются в эту «коробку».
Конечно, на пути различных новшеств обязательно должен быть определённый барьер, чтобы не проскочила заведомо бредовая идея. По воспоминаниям коллег С. П. Королёва, у него был даже свой метод, называемый: «Разрушить дом и найти хозяина». Суть его была в следующем. На любое новое предложение Королёв сразу говорил, что это несусветная ерунда. Чего он при этом достигал? Если идею высказывал не автор, а просто человек, имеющий доступ к генеральному конструктору, то он не будет сражаться за чужое и портить отношения с начальством. Если её высказывал настоящий автор, но не слишком проработавший идею, то он тоже не будет за неё сражаться: а вдруг и впрямь ерунда. Но если для автора идея действительно важна, он, несмотря ни на что, будет её отстаивать.
Такой подход очень полезен. Он позволяет не тратить силы на не слишком продуманные проекты. Конечно, в повседневной практике процесс отторжения происходит стихийно. Просто в периоды развития «нормальной» науки огромная армия конъюнктурщиков требует канонизации того, что в ней достигнуто, и с жестокостью изгоняет всех, кто собирается что-то изменять, — не потому, что они глупые, тупые, или противники прогресса. Совсем нет. Они поступают очень умно и целесообразно, обеспечивая собственное место в науке. Для перемен, которые они бы восприняли, должны созреть условия.
Т. Кун в очерке «Роль истории» пишет следующее:
«История, если её рассматривать не просто как хранилище анекдотов и фактов, расположенных в хронологическом порядке, могла бы стать основой для решительной перестройки тех представлений о науке, которые сложились у нас к настоящему времени. Представления эти возникли (даже у самих учёных) главным образом на основе изучения готовых научных достижений, содержащихся в классических трудах или позднее в учебниках, по которым каждое новое поколение научных работников обучается практике своего дела. Но целью подобных книг по самому их назначению является убедительное и доступное изложение материала. Понятие науки, выведенное из них, вероятно, соответствует действительной практике научного исследования не более, чем сведения, почерпнутые из рекламных проспектов для туристов или из языковых учебников соответствуют реальному образу национальной культуры».
Переход к новому взгляду на мир — очень болезненный процесс. В такие периоды меняются представления о том, постановку какой проблемы нужно считать правомерной, или какое её решение полагать закономерным. Усвоение новой теории требует перестройки прежней, или даже её полной замены, а также переоценки прежних фактов; требует такого революционного перелома, который редко оказывается под силу одному учёному, и никогда не совершается в один день. Ничего удивительного, что историкам науки бывает весьма трудно определить точные даты на этом длительном пути.
Почти всегда люди, которые успешно осуществляют фундаментальную разработку новой парадигмы, были либо очень молодыми, либо новичками в той области знаний, парадигму которой они преобразовывали. Будучи мало связанными с предшествующей практикой, с традиционными правилами «нормальной» науки, они быстрее «стариков» видели, что правила больше не пригодны, и начинали подбирать другую систему правил, которая могла бы заменить предшествующую.
Такие кризисы в науке — процесс, трудно прослеживаемый поздними исследователями, а особую сложность представляет весь период до XV века. При отсутствии печатных изданий и сложностях в коммуникации между различными учёными сильно затруднялось распространение научного знания.
Всё это в полной мере касается и истории, как науки. Она сегодня находится на том же уровне развития, что и аристотелевская физика в своё время, и научная революция ей ещё предстоит.
Кстати, надо иметь в виду, что люди меняют свои взгляды после смены парадигмы вовсе не из-за конъюнктурных соображений. Помните историю со светом? До научной революции учёные видели в световых явлениях проявление его корпускулярных свойств, после неё видели в них проявление только волновых свойств. Читатель достаточно легко найдёт подтверждение и в истории политических революций, когда Россия из царской и православной стала сплошь социалистической и атеистической, и быстро научилась видеть в царизме и православии одни только уродства, а спустя 70 лет вдруг увидела одни уродства уже в социализме и атеизме.
Есть такой психологический тест. Человеку показывают картинку из крючочков и точечек и спрашивают, что он видит. Он говорит, что, например, молодую женщину. Тогда ему показывают, что здесь изображён профиль старой женщины. И испытуемый ясно её видит. При этом предыдущий образ у него исчезает. В других экспериментах выяснилось, что восприятие размера, цвета и тому подобных свойств объектов также меняются под влиянием предшествующего опыта и обучения испытуемого. Всё это наводит на мысль, что предпосылкой самого
Природа достаточно сложна для того, чтобы её можно было бы изучать всю сразу. Поэтому для её познания нужна
Можно говорить о трёх этапах изучения Природы. Первый — синкретический, нерасчленённый. Второй, начавшийся в эпоху Возрождения и длившийся до конца XVIII века, — этап дифференциации наук. И, наконец, третий, идущий и сейчас, их интеграция. Первый этап и есть так называемый «древнегреческий». Следующий сразу за ним второй этап характерен появлением учёных-энциклопедистов. Но говорить надо не об энциклопедичности знаний тех или иных творцов, — их знания вообще-то были очень скудны, — а о необходимости переработки лично каждым всего известного массива научной информации, чтобы дать новую.
