солнцу и сказал мне по-испански: «Убирайся вон!» И в это время к инке явились еще пятьдесят лучников – люди из племени анти…
Затем инка послал за мной, и, пройдя через толпу индейцев, я снял шляпу и обратился к инке с речью. Я сказал, что прибыл из Куско один, чтобы познакомиться с ним и быть ему полезным. И, если я опоясан мечом, то лишь потому, что оружием своим готов служить ему.
Он на это ответил, что все мужчины должны носить оружие и что не достойны оружия лишь женщины и трусы, и что он отнюдь не меньше уважает меня, видя на мне меч. И он очень ценит, что я пришел издалека только для того, чтобы его повидать и с ним побеседовать. Затем он передал мне кубок с чичей и сказал: «Выпей эту чичу в знак преданности мне».
Я пригубил напиток и вытер губы платком. Инка усмехнулся – он понял, что мне не пришлась по вкусу эта чича…
Инка представил мне своего канцлера. Я обнял его, а затем он сел по правую руку инки.
Затем я вернулся с дозволения инки на отведенное мне место… и послал инке четыре стеклянных сосуда и ящичек со сластями, пол – арробы стеклянных изделий, жемчуг и семь серебряных браслетов… и просил передать, что сласти я вручаю, ибо они умягчают язык, да и с ними слова мои скорее дойдут до ушей инки.
Инка принял дар с радостью.
Он тут же, без малейших колебаний, принялся их уписывать, выражая этим свое доверие.
Потом я вручил инке четыре ножа в ножнах и послал подарки канцлеру и раздал дары всем капитанам и всех по очереди обнял.
Тем временем горожане принесли много пищи и сложили ее перед инкой и его приближенными. Инка ел не на скатерти, а на зеленых листьях, а его люди брали все съестное прямо с земли.
Инка – человек лет сорока, среднего роста, со следами оспы на лице, и вид у него суровый и мужественный. На нем рубаха из голубого шелка, а на плечи наброшена мантия из очень тонкой ткани. Обычно он ест на серебре и ему прислуживают двадцать – тридцать красивых женщин.
А ест он маис, картофель, маленькие бобы и другие произведения этих мест. Мяса же здесь потребляют очень мало – и главным образом курятину и индюшатину. Едят здесь и обезьян в вареном и жареном виде…
Инка отправился в дом, ему отведенный, под звуки барабанов и серебряных флейт. Ночью стражу несли сто индейцев в две смены. При смене караула били в барабан и играли на флейтах.
Я подсчитал, что всех индейцев, как тех, которые пришли с инкой, так и тех, что ждали его в Виткосе, было около четырехсот пятидесяти.
Утром 15 мая инка пригласил меня к себе. День был дождливый, и большинство его приближенных грелось у громадного очага. Инка был в куртке из красного бархата и в красной же мантии. Все его капитаны были, в отличие от вчерашнего, без масок. Войдя, я приветствовал инку и снял шляпу, а он ответил мне на своем языке.
Я подарил инке зеркальце, коралловые ожерелья и тетрадь. Его порадовали мои подношения, и он приказал мне сесть рядом с ним, так что я оказался ближе к нему, чем канцлер и два его больших военачальника.
Я сказал ему, что дело, ради которого я сюда прибыл, очень важное для спасения его души и плоти, что обманывать его я не собираюсь и прошу, чтобы он все, что ему скажу, обсудил с мудрейшими своими советниками. Впрочем, добавил я, я убежден, что он столь светел разумом, что может и без советников принять любое решение.
Он ответил мне, что все его советники находятся здесь и я могу изложить свое дело, ибо времени у меня будет мало – на другой день он отправит меня со своим ответом в Куско.
Христианам, сказал он, никогда не дают больше одного дня на аудиенцию. Если они заживутся здесь дольше, то головы им не сносить: христиан подданные инки не любят.
Я сказал: двух дней мне хватит за глаза.
Затем я обратился к метису Пандо (он был у инки переводчиком) и с разрешения инки разъяснил основы нашей святой веры. Я, готовясь к этой речи, выписал из книг разные выдержки, но для краткости не читал с листа, а говорил по памяти.
Оказалось, что среди его людей было двадцать – двадцать пять христиан. Под конец, желая воодушевить и утешить инку, я рассказал ему о страстях господа нашего Иисуса и предложил инке принять святое крещение.
По мере того как я излагал свои доводы, их всех начал разбирать гнев, и в присутствии инки они подняли страшный крик. Разгневался под конец и сам инка. Очень резко он сказал мне, что горе темиспанцам, которые приходят в его страну, чтобы вести такие речи. Такого не дозволял его отец, не дозволяет этого и он, и я нанес ему великое оскорбление, и он готов дать приказ убить меня.
На это я ему возразил, что речь я держал с его разрешения. Затем я сказал, что явился сюда не как шпион и лазутчик, а чтобы миром уладить общее дело…»
Дальше события приняли неожиданной оборот. Речь Родриге-са прервали трое индейцев, которые доставили от вице-короля в дар инке восемь локтей желтого шелка и новое послание.
Вице-король, полагая, вероятно, что Родригес погиб где-то на рубежах Вилькапампы, вступил в непосредственные переговоры с инкой. Но его послание отнюдь не было венцом дипломатического искусства.
Он приглашал инку в Куско, сулил ему пятнадцать тысяч песо годового дохода и поместье с крепостными индейцами. Подробную роспись барышей с этого поместья он обещал прислать дополнительно.
На случай же, если инка откажется принять этот щедрый дар, вице-король грозил ему войной и полным разгромом Вилькапампы.
«Инка мужественно принял эти вести. Он встал и сказал, что народ его не боится испанцев. Он напомнил всем о насилиях со стороны христиан и воззвал к чувству гордости своего народа. Все встали и приступили к молитвенной церемонии, и люди инки принесли жертвы, каждый за себя, и у каждого в руках был кинжал, бронзовый или железный. При этом один говорил, что убил четверых испанцев, другой – что он прикончил шестерых христиан, третий – что ему удалось отправить на тот свет десяток испанцев…
Затем мне разрешили удалиться, и вскоре мне прислали кастильскую овцу, кур, куропаток и разную местную пищу.
К вечеру меня снова вызвал инка, и я пробыл у него до ночи. Выпито было много чичи…
15мая инка вышел на открытое место с теми же церемониями, что и раньше. Я застал его за завтраком, и он угостил меня и моих спутников. Затем я сказал, что вице-король… проявляет много забот об индейцах и что именно поэтому я прибыл, ради установления мира…
Вечером инка послал за мной, и я явился, хотя мне не хотелось идти к нему. Он усадил меня и сказал, что ему ничего не стоит убить пятьдесят испанцев и казнить всех христиан в своем королевстве. Он взял копье и щит и сказал: «Иди, приводи всех, кто за горами. Я желаю идти на испанцев воевать с ними и всех перебью». Затем прошли в строю индейцы, их было человек шестьсот – семьсот, с луками, стрелами, дубинками и топорами. Они шли в должном порядке и кланялись солнцу и Инке. Инка, потрясая копьем, сказал, что он может поднять всех индейцев Перу, стоит ему только отдать приказ… Люди кричали: «Только скажи, и мы покончим с этим маленьким бородачом, который тебя обманывает!..»
Дальнейшие переговоры решительно ни к чему не привели. Вице-король спутал все карты Родригеса. Титу-Куси прекрасно понимал, что, покинув свое горное гнездо, он станет приживальщиком и слугой испанцев. Спустя двенадцать дней Родригес тем же путем отправлен был восвояси. Мост был разрушен, все сношения с Вилькапампой прервались.
Горький осадок оставляют на душе записки лазутчика Родригеса. Больно за великий тауантинсуйский народ, который потерял свою землю и сохранил лишь скудный островок надежды в холодных горах Вилькапампы. Прошло всего лишь тридцать лет, как испанцы пришли в Перу, и за эти годы у тауантинсуйцев отняли все, что они своим трудом создали за несколько тысячелетий. Отняли города, дороги, храмы, отняли несметные богатства недр, отняли прошлое и будущее.
Ценой мук и лишений правнукам Пачакути удалось отстоять лишь клочок родной земли в андийском
