35. Рита Ушакова
— Меня зовут Клава, — сказала она мне, прежде чем закрылась за ней дверь приемного отделения.
Ее увезли на каталке, раздираемую огромной болью рождения самого трудного, самого прекрасного творения природы — нового человека. Эта неслыханная боль скоро превратится в великую радость — и появится крохотный кричащий комочек, маленький человечек. И боль эта возвышенна, громадна и прекрасна — ибо она есть жизнь. А жизнь — ничего уж тут не придумаешь! — есть боль. Боль и радость. И живы мы, пока способны ощущать это несокрушимое и обязательное двуединство…
Нянечка, обходя меня, протирала шваброй кафельный пол. Остановилась:
— Сродственницей тебе приходится?
— Да, — сказала я.
— Ты не сиди тут, это дело долгое. Часа через три позвони в справочную — сообщат, коли кто родится…
Я вышла на улицу, и в этот мир прорвалось сквозь тучи солнце, небо стало теплым, необычного зеленого цвета.
Я вглядывалась в лица идущих мимо меня людей и чувствовала себя почему-то счастливой. Бессмысленно улыбалась, ни о чем не заботилась, просто вспоминала: «…И пришел сквозь леса дремучие, безлюдные, полные зверей и опасностей, на берега полноводной реки шестой сын Иафета, и звали его Мосох, с женой своей верной по имени Ква, и здесь поставили они жилище свое. И нарекли они реку у порога своего по именам своим. И родились у них сын по имени Я и дочь по имени Вуза, и стали они звать самый большой приток реки, давшей им жизнь и пропитание, именами детей своих — Яуза. А от детей повелось племя людей прекрасных, сильных и радостных…»
Стас, дорогой, назови меня именем Ква…
Долго стояла я на тротуаре, поглядывая, не появился ли наш желто-голубой автобусик. И вдруг в сердце кольнуло обломком километровой льдины, нестерпимым холодом — обожгло предчувствием беды.
Показалась «Волга» с зеленым огоньком, я махнула рукой и крикнула шоферу:
— Люсиновская, дом шестнадцать… Только быстрее…
— …Можно замдежурного Микито?
— Он на происшествии.
36. Инспектор Тихонов
Я бегом поднялся по лестнице, вышел на балкон, посмотрел вниз. Ой, как далеко внизу город! Машины как спичечные коробки, люди, как куклы. Все, больше вниз смотреть нельзя. Перелез через перила и смотрел все время на стену дома, серую, толстую, пористую — такую прочную, надежную… Теперь надо устойчивее пристроиться. Ноги, не дрожите, предатели! Пружиньте сильнее, вернее…
Встал на закраине балкона и взгляд на соседний балкон переводил медленно, скользя глазами по стене. Надо точно примериться, ошибки быть не должно — внизу асфальтовая пропасть, мгновенная боль и — минус-время. Нет, я должен прыгнуть точно, и я прыгну точно!
Прикрыл на несколько секунд глаза — главное, не смотреть вниз. Несколько раз глубоко вздохнул. Бейся, сердце, ровнее, дыхание — тише! Теперь переложу пистолет в правую руку. Левая рука, не подведи — разожмись мгновенно, надо только перешагнуть через пустоту…
Снизу загрохотал, забился стук в дверь, взлетели разом крики: «Матюхин, открой дверь!», яростный лай Юнгара, треск выстрела.
Еще раз глубже вздохнул. И прыгнул.
Приземлился сразу на четвереньки, разбил колени, но боли не ощутил — как под наркозом. Осторожно поднял голову и заглянул в окно. Спиной ко мне стоял верзила в разорванной синей майке, в руках ружье.
Рядом валялся фанерный ящик из-под болгарских помидоров. Я взял его в руки, примерил перед лицом, как хоккейную маску — может от стекол защитит…
Приподнялся над подоконником, чтобы в прыжке выбить стекло.
Но тут Матюхин обернулся, увидел меня и выстрелил…
— …Товарищи дежурные! Прошу не отходить от телефонов!.. У кого нашелся черный портфель с документами на имя Алфимова?…
37. Анатолий Скуратов
Я стоял за каменным простенком рядом с изрешеченной пулями дверью, думал, что там Тихонов балансирует над бездной, на узеньком краешке балкона, и прислушивался не к тому, что происходит в квартире, — я слушал тяжелые удара страха в сердце.
Можно что угодно изобразить, можно многое сказать, но себя-то не обманешь! В сердце был страх. В эти гулкие минуты пустоты и душевной потрясенности пришла мысль, что, если Тихонова сейчас застрелят, а мне надо будет завтра — собственно, уже сегодня — собрать бумажки и уйти в новую жизнь, где нет стрельбы, пьяных бандитов, ужаса ожидания пули, — тогда получится, что я заплатил за это жизнью своего друга.
Мне надо будет проклясть себя. У меня спринтерское дыхание, я наверняка не храбрец.
Но я же честный человек!
Я зря занялся этим делом — оно не по мне. Только сейчас отступать нельзя.
За все долги в жизни надо платить. Я много лет выдавал себя за другого. Я не следователь, не капитан милиции.
Я курортный водолаз. На курортах фотографы предлагают желающим сфотографироваться: декорация дна морского, по которому ходит водолаз. Надо зайти за холст и засунуть лицо в дырку в водолазном шлеме. Я водолаз. Из окошка скафандра смотрит сейчас на мир лицо перепуганного насмерть человека. Посмотрите все на фотографию насмерть перепуганного водолаза!
Участковый подмигнул мне и стал ногой с силой колотить по низку двери. И все снова заорали:
— Ма-а-атю-юхи-и-и-н… от-кры-ы-ва-а-й!..
Зашелся басовитым лаем Юнгар. И снова грохнул выстрел, и полетели щепки…
И когда страх подкатил к горлу, как рвота, все вдруг стихло на секунду. В глубине квартиры глухо, эхом бахнул еще выстрел, я понял, что он стреляет в Тихонова, и, больше ни о чем не думая, отбежал к противоположной стене, рванулся сверх всех сил и ударил в дверь, плечом, рукой, грудью — и вместе с рухнувшими досками ввалилися в квартиру…
В своей деятельности оперативный дежурный руководствуется законами СССР.
