Порубежная война

ему поместье.

— Ты хочешь сказа, что он…?

— Не думай об этом! Аристотеля и его сына больше нет — вот и все. Разве ты не этого хотел?

— Все это замечательно, моя дорогая, и я дал тебе достаточно земли, чтобы ты могла в разумных пределах наделять ею нужных нам людей, а ты что сделала? Ты хоть знаешь, что ты пожаловала этому своему Аристотелеву землю, которая никогда нам не принадлежала?! Эта земля находится на территории Великого Литовского княжества, и владеют ее, если я не ошибаюсь, какие-то князья Воротынские. Эта не наша земля, понимаешь?

— Ну и что, — с притворным легкомыслием улыбнулась Софья, — была не наша — стала наша. Я думаю, Аристотелев так просто свою землю не отдаст, в крайнем случае, ему помогут. Ты же давно говорил, что нам пора двигаться на запад.

— Да, Софья, но не путем войны…

— Какая война, Иван? Аристотелев докажет свои права на эту землю и все. А там, глядишь, и другие потянутся, и так постепенно, шаг за шагом… Как это в народе говорят — курочка по зернышку…

— Ты что, — читаешь мои мысли? — улыбнулся Иван.

— Иначе я не была бы тебе верной женой и помощницей…

— И что бы я без тебя делал? — Игриво спросил Иван Васильевич.

— Вот уж не знаю, дорогой… — Сказала Софья гораздо серьезнее, чем это подобало для шутливого диалога…

… Мне кажется, необходимо сообщить нашим единоверцам, находящимся в окружении Елены Волошанки, чтобы они каким-то образом предупредили не только братьев Курицыных, но и других гостей, которые бывают у них о том, что те должны быть осторожнее, высказывая свои мысли, которые могут навести на след таких рьяных гонителей нашей веры, как архиепископ Геннадий или Иосиф Волоцкий. Из придворных разговоров до меня уже доходят неясные слухи о том, будто архиепископу Геннадию удалось отыскать в Новгороде неких еретиков. Надеюсь, речь идет не о наших братьях…

Возвращаясь к моим опасениям, относительно расположения ко мне Софьи, я не могу не вспомнить странную болезнь, которая свалила меня с ног и заставила пролежать в постели три дня. Путем детального анализа услышанных мною впоследствии разговоров, я пришел к выводу, что за время моей болезни Софья с кем-то тайно встречалась. Мне ничего не известно об этой встрече, но в то же самое время имел место другой весьма странный факт: бесследно исчезли мастер Аристотель Фиорованти и его сын. В Москве упорно распространяют слухи будто он скончался и похоронен на каком-то кладбище, но там где обычно хоронят иноземцев, я не нашел его могилы, так же как и не удалось мне обнаружить никаких следов его сына Андреа. После нелепой попытки бегства из Москвы под впечатлением казни немецкого лекаря, Фиорованти впал в немилость у Великого князя, однако позже государь подозрительно сменил гнев на милость, после чего болонский мастер и его сын бесследно растворились. Больше всего меня в этой истории беспокоит моя внезапная болезнь. Не сомневаюсь, что она стала следствием не смертельного отравления и тогда это может быть проявлением какого-то недоверия, возникшего ко мне со стороны Софьи по неизвестной мне причине. До этого странного случая я не замечал таких признаков.

Однако возможно я ошибаюсь и это простое стечение обстоятельств.

Тем не менее, еще раз призываю к осторожности столь необходимой в то время, когда с одной стороны мы находимся все ближе к нашей заветной конечной цели, а с другой — нам противостоит столь грозный, могущественный и опасный противник, как Софья.

Во имя Господа Единого и Вездесущего!

Брат десятой заповеди, Член Верховной Рады,

Савва.

Глава шестая СУДЬБА ВЛАСА БОЛЬШИХИНА (1486)

Когда из черной бездны пустоты и небытия сознание Медведева стало очень медленно и постепенно возвращаться, первым, что он осознал, было странное чувство, будто когда-то он уже испытывал точно такие же или очень похожие ощущения…

Снова звенели, переливаясь, колокольчики, будто в степной дали, и в то же время Василий как бы осознавал, что далекое степное прошлое давно позади, так что это никак не может быть Дикое поле, потому что после него было еще много-много разных событий. И вдруг он вспомнил…

Ага! Вот оно что — это замок Горваль… Князь Семен Бельский улыбнулся и повернул шар в подлокотнике кресла, а я рухнул в какую-то каменную бездну, ударился головой и потерял сознание… Нет, какой Бельский? Это же было очень давно, после этого была Анница, Ванечка, Настя… Что это? Где я?..

Медведев ощутил холодное прикосновение чего-то мокрого ко лбу, от чего назойливый звон бубенцов как бы слегка утих, и Василий попытался открыть глаза, с трудом приподняв невероятно тяжелые веки.

Кто это склонился надо мной? Ах да, Сафат, тот самый Сафат, который потом… Нет, какой Сафат? Это же не замок Горваль. Но кто же это такой, чье это лицо, будто знакомое, виденное когда-то давно…

Даже в этом тяжелом пограничном состоянии между небытием и возвращением к жизни феноменальная память Медведева работала безошибочно…

Да, конечно — это Влас Большихин… Ага… Значит мы в Новгороде… Нет, что за чертовщина? Это не я лежал с окровавленной головой, это Влас… Как же это было… какие-то люди напали на нас во дворе дома купца Манина, Ивашку ранили, но я с ними со всеми справился, а один убежал… Меня еще за эти подвиги Патрикеев в темницу усадил, но Филипп нашел этого сбежавшего Большихина, Влас рассказал как было дело, и с меня сняли обвинение. Да нет, это тоже было давно, и с тех пор я его больше не видел, потому что Филипп помог ему деньгами и, кажется, Влас с новой женой скрылся в Литве!

И вдруг ярко и отчетливо вернулась, словно обрушилась на голову, память и Василий сразу вспомнил все. В том числе и то, последнее, что он видел, перед тем как потерять сознание: шестопер, занесенный над головой Филиппа.

Да, конечно, это мы с Филиппом поехали к Аристотелеву, а там нас поджидали Воротынские! И вот образовалась заварушка, только при чем здесь Большихин, откуда он тут мог оказаться?

Поморщившись и непроизвольно застонав, Медведев повернул голову, пытаясь осмотреться.

Теперь сознание почти полностью вернулось к нему, и стало ясно почти все: Воротынские все же захватили их, и вот теперь Василий с окровавленной головой сидит, прочно привязанный к столбу, который представляет собой опору большого деревянного сарая, по-видимому, для хранения сена, потому что с прошлого года еще остались там и тут его остатки, а к другой опоре — такому же столбу — сидит привязанный Филипп Бартенев и сочувственно смотрит на него. Прошло, наверно, довольно много времени, потому что тогда был полдень, а сейчас уже вечер, судя по желтым лучам низкого солнца, пробивающимся сквозь щели в бревенчатых стенах сарая; словом, понятно почти все, кроме одного: откуда здесь взялся давным-давно забытый исчезнувший из жизни печальный неудачник Влас Большихин… Но это пустяки, это потом выясниться сейчас главное другое:

— Ты как, Филипп? — хрипло спросил Медведев.

— Да я то ничего, за тебя все переживаю. Боялся, как бы вовсе тебе голову не проломали, но раз очнулся и можешь внятно говорить, значит все нормально, и скоро мы с тобой отсюда выберемся. А твоя голова в этом деле нам очень пригодится, — Филипп говорил так, будто с ним ничего не случилось.

— Но мне, кажется, твоей голове тоже изрядно досталось: я помню шестопер, который над ней занесли?