Однажды утром сквозь тонкий покров этой дремоты увидал он чье-то худощавое лицо и нос с горбинкой.
Он сделал усилие и открыл глаза. Перед ним на маленькой скамеечке сидел незнакомый человек. Живые черные глаза весело и не без лукавства посматривали на Мишу.
— Кто это? — спросил Миша.
— Эт-то-о? — повторил незнакомец и улыбнулся. — Этто — друг! C'est ton ami![11] — перешел он быстро на родной язык. — А ти кто есть? Un pauvre petit lapin, n'est ce pas?[12] — весело спросил он и похлопал по маленькой руке, лежавшей на одеяле.
Миша ничего не ответил. Он продолжал рассматривать незнакомца, а незнакомец рассматривал его. Потом он перевел свой взгляд на картинку с рыцарем.
— А эт-то что такой? — спросил он, щуря глаза.
Миша посмотрел по направлению его взгляда и с тихой гордостью сказал:
— Это Дон-Кихот… и мой… пра-пра-пра-дедушка… у моего отца…
Тут он почувствовал, что ему еще трудно говорить и что он путает слова. Но новый знакомый прекрасно его понял:
— О, я понимал! — сказал он. — Эт-то… рыцарь! C'est un chevalier! И мой дедушка, mon grand pere тоже был un chevalier! Как эт-то?.. И он браль своя шпага! (Мсье Капэ схватил воображаемую шпагу.) И он садился на один конь! (Мсье Капэ сел на воображаемого коня.) И он сражался! Comme ca! Comme ca! — повторял он, энергично наступая на невидимого противника то с одной, то с другой стороны.
Невидимый противник поспешил упасть на коврик. Мсье Капэ поставил на него свою ногу и, гордо посмотрев на Мишу, закончил:
— Et comme ca![13]
Так быстро победил он врага и сердце Миши, и начало полного выздоровления мальчика совпало с началом его дружбы с французским сержантом.
ГЛАВА 9
Любил Миша смотреть из своего окошка в ясные зимние дни, когда деревья парка застывали, как хрупкое белое кружево, четко, легко выступая на холодной лазури неба.
Особенно часто сидел он у окошка в тихие дни своего выздоровления, когда ему еще нельзя было выходить на воздух.
Его удивляло, что мсье Капэ, не болевший корью, тоже не ходил гулять, и только потом он узнал, что гувернер его, имевший храброе сердце, боялся мороза и снега.
В метельные дни, когда вьюга носилась по парку, заметая дорожки и поднимая за окнами зыбкую пелену снежных вихрей, худощавое лицо мсье Капэ словно еще вытягивалось и становилось печальным. Потухшим взглядом из-под нахмуренных бровей следил он из окна за снегом, несущимся в порывах ветра, и, сокрушенно покачивая головой, бормотал вполголоса:
— Il neige! De nouevau il neige!..[14]
Лицо его становилось задумчивым, и он тихо повторял:
— О, как она страдаль! Как страдаль!..
— Кто?
— Наш армия! И потом… потом наш император!
— Наполеон?
— Oui,[15] император Наполеон, — задумчиво отвечал гувернер, прислушиваясь к завыванию русской вьюги. — Они шли и шли… в такой же мятель… и умираль — там, на эт-тот Бэрэзина… на этом ледяной река!
Миша угадывал горе француза, оплакивавшего своих товарищей, и молча слушал его бормотанье.
— И он умираль… Si loin de sa patrie! Si loin de la France![16] В сн'ег и в л'ед!
Мсье Капэ умолкал и прикрывал глаза рукой.
Потом он неожиданно оживлялся и с разгоревшимся взглядом восклицал:
— Но какой это был армия! O, guelle armee! Слюшай, Мишель!..
Француз придвигал скамеечку к печке, а Мишель устраивался около него на теплой медвежьей шкуре и, подперев голову одной рукой, слушал мсье Капэ, стараясь не проронить ни одного слова — ни французского, ни русского, перемешанных в рассказах его гувернера.
Ветер прогремит по крыше железным листом и бросит в окно снегом. Из девичьей слышна приглушенная песня (Дарья Григорьевна велит девушкам петь за работой, чтобы не болтали зря), в буфетной звенят посудой, потому что близится час обеда… а за худыми плечами мсье Капэ встают перед глазами Миши бесчисленные полки. Они проходят церемониальным маршем, с приветственными криками перед невысоким человеком, одетым в простой походный сюртук серого цвета.
Воздух дрожит от крика: «Vive l'empereur!»[17]
Тогда человек в сером сюртуке и треугольной шляпе поднимает высоко маленькую руку и, отвечая приветствием на приветствие, кричит: «Vive la France!»[18]
Полки идут церемониальным маршем…
Барабаны отбивают дробь.
Его армия проходила страну за страной, покорная безграничному тщеславию и властолюбию этого человека в сером сюртуке. Она шла зелеными степями, шла вдоль извилистых рек и не испугалась зыбучих песков страны палящего солнца — Египта.
Полки прошли под пирамидами, тысячелетиями бросавшими тень на знойный песок, и солдаты Наполеона умирали безропотно, не зная, кому и зачем нужны его слова и их смерть.
А император стремился все дальше.
— И он хотел взять Россия. Он хотел видеть Кремль! И этто был конес. Да…
Падал холодный снег…
И светло поблескивала на солнце страшная река Березина, где французские храбрецы и красавцы, гордость армии, падали в ледяную воду и исчезали подо льдом.
— Oh, mon dieu!..[19] — стонал француз от боли воспоминаний.
И Миша тихо спросил его однажды:
— А ваш… император?
— Бэжаль… — ответил мсье Капэ и умолк.
Ветер гремел железным листом на крыше. Внизу, в буфетной, звенели посудой, готовясь подавать обед. А за окном носилась вьюга, заметая дорожки парка и сжимая тоской осиротевшее сердце наполеоновского сержанта.
ГЛАВА 10
Вскоре после выздоровления Миши бабушка задумала повезти его для укрепления здоровья к целебным ключам Кавказа, на Горячие воды. Туда же из своего имения, находившегося у самых границ Чечни, должна была приехать бабушкина сестра — Екатерина Алексеевна Хастатова.
Для окончательного решения этого вопроса и выяснения всех подробностей бабушка просила приехать к ней брата Афанасия, с которым советовалась во всех трудных случаях.
