«веснушками», зеркало, заглянула в него: «Ой, как раскудлатилась! И лицо почему-то красное…» Нина причесалась и прошла в большую комнату.
В это время с улицы Анна Никитична внесла кучу высохшего белья, пахнущего ветром и солнцем. Сложив его на печку, стала собирать ужин.
Солнце уже было на закате и, огромное, красное, отражалось в окнах огненными бликами.
Нина взяла на руки Павлика и села с ним за стол. Вслед за ней уселись и остальные дети. Отталкивая Володю и прижимаясь к Нине, Милочка ревниво пролепетала:
— И я с тобо-ой…
Усевшись за стол напротив «дочери», Григорий Михайлович любовался ею, окруженной детишками, удивлялся и радовался тому, как легко и быстро входит Нина в свою роль, располагая к себе младших «братишек» и «сестренку». Потом с улыбкой начал рассказывать:
— Мать, слышь, иду я с Артемом домой, а соседка-балаболка встречает нас на улице, около двора, и тараторит. «Ой, какую радость-то тебе, Михалыч, господь бог послал! Дочка-старшуха пришла. Ну прямо вылитая лицом в тебя, и если бы ты, кой грех, стал бы отказываться от нее, никто бы тебе не поверил. Как две капли воды…»
Ставя на стол большой чугун с тушеной картошкой, Анна Никитична хмуро проговорила:
— Теперь уж никто не будет знать: только сыч, да сова, да людей полсела.
— Ну и пускай мелет, — усмехнулся Григорий Михайлович, взглянув на Нину. — Бывает, что и пустая болтовня в толк идет…
Артем повел на отца вопросительно-пытливым взглядом, и тот понял, что напрасно обмолвился при детях: как бы нечаянно не повторили где-нибудь эти слова.
Есть стали неторопливо и молча. Лишь изредка отец одергивал того или иного мальчика:
— Перестань лотошить! Бульбы хватит. И не сопи… Что ты воз, что ли, везешь?..
В самый разгар ужина дверь вдруг распахнулась, и в комнату вошли двое: высокий худощавый полицай и коренастый плотный ефрейтор с усиками «кляксой» по имени Фриц. У немца в руках была черная папка.
Прижав к себе Павлика и Милочку, Нина испуганно замерла: «Уж не за мной ли?»
Взмахнув длинной рукой, полицай приветствовал хозяина:
— Здравствуйте, господин писарь.
— Здравствуйте, господа, — ответил Григорий Михайлович, вставая из-за стола и кланяясь.
— О, да у вас, оказывается, прибавление в семействе! — удивился полицай, посмотрев на Нину.
— Старшая дочка пришла с Брянщины, господин Дуров, — как бы извиняясь, пояснил хозяин. — У них там голодновато. Милости прошу гостей к нашему скудному шалашу.
— Значит, помощь к вам пришла, — заметил полицай, оглядывая Нину. — Надеюсь, с паспортом?
— Конечно, а как без этого? — ответил Григорий Михайлович и, видя, что «гости» не присаживаются, спросил: — Может, чайку приготовить?
— Чай — это не горилка, — усмехнулся Дуров. Опасаясь, как бы «гости» не записали Нину в «трудовую армию», Анна Никитична пробурчала:
— Какая уж помощь! Одна немощь. Хворь.
— По виду я бы этого не сказал… — заметил полицай, посматривая на румяное лицо девушки.
— Бывает, что с виду-то яблочко красное, а нутро-то у него с червоточиной… — поспешно проговорила хозяйка.
Пока отец и мать перебрасывались с пришедшими словами, ребята вылезли из-за стола и, сбившись в кучу около люльки, устроили шумную возню, с криком и визгом.
— Чего они у вас такие шелапутные? — удивился полицай. — Как ни зайдешь — орут, словно оглашенные.
Прикрыв уши рукой и папкой, Фриц залопотал по-своему:
— Ви айне хорде вильдер![2]
— Выйдем на крыльцо, господин писарь, — морщась, предложил полицай. — Да захвати с собой подворный список жителей.
Как только ефрейтор и полицай ушли, ребята мгновенно стихли и как ни в чем не бывало опять уселись за стол.
«И почему это дети вдруг затеяли шумную возню?» — недоумевала Нина. Хотела спросить об этом у Анны Никитичны, но воздержалась. Спросила о другом:
— Чего это вы, мама, наговаривали им о моей хвори?
— А что он, лизоблюд, вылупил на тебя зенки! — сердито ответила Анна Никитична.
— Зачем они приходили?
— Они тут часто рыщут — батраков себе ищут. Не волнуйся, Нина. Отец сходит в волостное правление, и все устроится.
Вернулся Григорий Михайлович лишь в сумерках, когда дети уже спали. Доложился:
— Ну, пока все в порядке.
Затем, наглухо зашторив окна в маленькой комнате, «отец» и Анна Никитична уселись на койке с двух сторон от Нины и при слабом свете керосиновой коптилки начали беседу: поведали девушке об общей обстановке в городе, рассказали подробнее о детях, в окружении которых теперь предстояло Нине жить и работать.
Когда она узнала о том, что Артем бродил поблизости от аэродрома, удивилась:
— А чего там ходить? Самолеты и так на лугу, как на ладони.
— Самолеты, да не те… — разъяснил Григорий Михайлович. — Это у них ложный аэродром. Немцам уже удалось ввести в заблуждение наших бомбардировщиков. Они и нас чуть не разбомбили: осколком окно вышибло…
— А где же настоящий?
— Подальше, за железной дорогой, за рекой.
Пожелав Нине спокойной ночи, Григорий Михайлович ушел, а Анна Никитична задержалась, досказывая девушке, что вот, дескать, ребята оборвались, обносились, а купить белье и одежонку негде. И хотя на барахолке кое-чего и меняют на продукты, на семь ртов не напасешься. У кого детки, у того и бедки!
Нине показалось, что хозяйка намекнула: мол, восьмой рот теперь прибавился. Заметив в глазах Нины обиду, Анна Никитична поспешила ее успокоить:
— Нет, я не о том… Партизаны нас поддерживают. Не голодуем.
После ухода Анны Никитичны Нина долго не могла успокоиться и уснуть. Где-то в отдалении гудели самолеты. Изредка слышались короткие пулеметные очереди в том месте, где был дзот.
Но не эти голоса большой войны волновали девушку. Опять, как и вначале, когда она только что вошла в этот дом, ее мучила мысль о детях.
Артем
На шестой день войны бои шли уже на подступах к этому городу. Заметались люди, хлынули на восток. Побежал Григорий Михайлович к председателю колхоза, взмолился: «Дай подводу!»
А тот ему: «Куда ты на коняге денешься? Немецкие танки уже обошли город, а самолеты расстреливают по дорогам беженцев… Чего зря мечешься? Ведь ты, как и я, репрессированный! Немцы нас не тронут. А тут — обжитый курень. Где родился, там и пригодился…»
В тот момент Григорий Михайлович не придал особого значения поговорке, приведенной председателем, и понял ее сокровенный смысл лишь позднее.
Возвращался он домой поникший, растерянный. Анна Никитична, окруженная детьми, сидела в ожидании мужа на большом узле посреди хаты. В руках у малышей были игрушки, а десятилетний Артем держал бронзовый бюстик Ленина — подарок отца к празднику 7 Ноября.
Увидев в дверях мужа с опущенной головой, Анна Никитична метнулась к нему: «Чего руки опустил?
