— Встаньте, редид Дамода! — торжественно объявляет экзарх. — Мы обеспечим вам подобающий доступ к праху недостойного соотечественника, а пока…
Кунд Дагда издает два пронзительных истеричных взвизга, и в комнате появляются златошерстные девицы из свиты экзарха. Одну я знаю — кудэ Ивар, дочь кунда Дагды, вторая мне абсолютно незнакома. Из почтения к хозяину лодошские дамы передвигаются на четвереньках, поджимая хвосты. Фрейлины ритуально пищат, ритуально меня обнюхивают — ой, щекотно! — а затем удаляются, оставив у моих ног инкрустированную янтарем и бериллами шахматную доску.
— Жаль, что поторопился отказаться от чая, очень жаль!.. — удрученно трясет головой Дагда. Его речь прерывается одобрительными взревываниями после каждого слова, так что не понять — жалеет он о пролитом чае или же рад этому.
— Но ничего, ничего, насколько я помню, кунд Вадилий, вы прекрасно играете в шахматы. Совместную трапезу мы заменим благородным состязанием ума, и ваша честь не пострадает.
После этих слов экзарх разувается и садится на свои сандалии, перевернутые подошвой кверху.
Чудеса! Я обретаю все больший вес в лодошском обществе. Интересно, можно мне будет разок фамильярно назвать его разветвленноживущим? Или интимно — Алая Ленточка?
Беру доску, тушканчик вопросительно мотает головой:
— Шахматы? Торнид?
Я надолго задумываюсь. Налицо еще одна загадка лодошской цивилизации. Как выяснилось, у наших мохнатых соперников существует игра, полностью идентичная шахматам. Исключение лишь одно: черного короля из какой-то лингвистической прихоти зовут не «король», а «Вилтигай Велд». Чем эта фигура отличается от своего белого собрата (да и от черного в обычных шахматах), мне так и не удалось выяснить — ни в ходах, ни в правилах никаких отличий нет. Тем не менее всякий раз перед игрой лодоши педантично осведомляются, во что будем играть — в шахматы или торнид. Я всегда выбираю шахматы: предложив торнид, можно получить доской в лоб — один раз так и случилось, первый и единственный. Шрам виден до сих пор.
— Так шахматы или торнид? — вежливо повторяет экзарх.
— Торнид, — твердо отвечаю я. Что мне терять, когда Земле осталось жить считаные дни?
Господин экзарх совершенно другого мнения.
— Забываешься, варвар! — цедит он сквозь зубы. — Жалкое бесхвостое существо! Впрочем, преподам тебе урок. Твои белые, расставляй.
…Эту партию я проиграл. Ровно через пять минут двенадцать секунд после начала игры. Следующую тоже.
— Глупый, глупый голощекий редид Дамода! — тянет экзарх, глядя на меня с отвращением. — Ты думаешь, твое возвышение — результат заступничества кудэ Ивар? О да, отчасти. Скоро начнется праздник Моря и Пути — тебе в нем уготована главная роль. Страшная кара для варвара — сидеть на скале и любоваться чужим счастьем. Как на земле, так и в небесах; часть отражает целое. А потом тебя пожрет…
Он хватает с доски черного короля и потрясает им в воздухе:
— Вилтигай Велд!
После ухода господина экзарха я около часа пролежал на полу, не смея подняться. Все-таки вымуштровали нас тушканчики на славу… Сожженные Пекин, Нью-Орлеан и Вышневолоцк, потопленные разветвленноживущим кундом Маритэ «Волга» и «Миссури», отрубленная голова генерала Кадакевича на ступенях Белого дома…
Вставать не хотелось. Говорить и думать тоже. Да и о чем говорить, о чем думать? О каналах и дворцах Венеции, где я бродил когда-то — угрюмый, зажатый, истерзанный собственными страхами подросток, случайно попавший в страну чудес? О Старом Таллине, где сидел с любимой в стилизованном под Средневековье уютном ресторанчике, не смея поверить в то, что моя жизнь коренным образом изменилась и я больше не одинок в этом огромном мире? О сером унылом здании в Москве, где меня спешно натаскивали лучшие дипломаты Земли, до боли в висках пытаясь понять: что же такого особенного нашел лодошский посланник в неказистом рижском архитекторе, выбрав его полномочным представителем Земли на Латлаге?
Все, все бессмысленно. Было время разбрасывать камни, и вот оно вышло. Было время родиться и время умирать. Все прошло, и это пройдет. За рыбу, впрочем, спасибо.
В груди давно уже нарастала тупая ноющая боль; чтобы сбросить ее в землю, я уселся в полулотос. Позу лотоса я так и не освоил: сперва травма колена мешала, а теперь… Чего уж теперь жалеть.
— Ом-м! — затянул я. — Нам пхат шрат крим хрим бхат! — Набрав воздуху побольше: — Сваха!
Как всегда некстати в голове мелькнула мысль, что тушканчики за мной следят и сейчас заявятся. Прямого запрета на личностный рост не было, но любые мои беспомощные попытки медитировать или заниматься йогой настойчиво пресекались под разными предлогами. Вот и сейчас послышался стук в дверь. Я напрягся.
— Ва-арсилий?
Дверь с шорохом поползла в сторону.
— Ва-арсилий, ты зде-ерсь?
Я открыл глаза.
Карикатурное существо в ниспадающих белых одеждах, хрящеватые уши, квакающий голос. «Са-арми мы не ме-ерстные… Альфа-Центарвра зна-арешь?..» Керелех утверждал, что реконструировал свой облик на основании одного из земных фантастических фильмов — чем черт не шутит, может, и «Гостьи из будущего».
— Керелех? — Торопливо, будто меня застали за чем-то постыдным, я расплел ноги. — Заходи, Керелех. Заходи. У меня — сам знаешь…
Керелеху можно доверять, но лишь отчасти: он то, что лодоши называют Кадамори Драуд, Парадоксальный Союзник. Может быть, трикстер. Мне неизвестно самоназвание его расы, неизвестна цель, с которой он живет в столице, я знаю лишь, что Кадамори с трогательной заботливостью опекает варварских посланников, находящихся на Латлаге. Друзей ищет? Не думаю, вряд ли мы нужны всесильным Кадамори. Лодоши побаиваются своих Парадоксальных Союзников: без определенной внешности, без имен, смысла и цели — Драуд непостижимы, а потому опасны.
— У-уртилизарция? — клекочет Керелех.
Киваю.
— Трри-Ар?
Снова киваю.
— Вы-ырпей, Ва-арсилий! Вы-ырпей. Ста-арнет легче.
Словно по волшебству, на столике появляются чай, две леопардовые бутылки «Черной реки», тонко напластанная бастурма (для Керелеха, сам я вегетарианец), мисочка с сушеным инжиром, полпачки шоколадного масла.
Мне не хочется думать, из чего все это сделано и чем является на самом деле. Керелех пробовал обучить меня принципам бытия и, в частности, Закону Подобия, рассказывал свои инопланетные коаны, но я оказался неспособным учеником. Вполне возможно, что вместо сушеных фиг он видит вяленых улиток, а вино в бутылке — вытяжка из семенников гигантской лягушки. Черт с ним! Мне в самом деле необходимо напиться. Все же гибель Земли не каждый день случается.
Звякают тяжелые лодошские кубки. Можно говорить что угодно о моем испорченном вкусе, но я обожаю африканские вина с зеленым чаем. Они напоминают мне о старых добрых временах: спортивные сборы под Кестерциемсом, шум моря, запах хвои, прохлада тренировочного зала и свобода, свобода от всего, что только можно придумать.
— Ну, за счастье твоего мира!
— За счастье, — киваю я. — Теперь уж немного времени осталось. Мы станем счастливы.
Выпитое всегда оказывало благотворное воздействие на Керелеха: он переставал булькать и рычать, подобно пришельцу из третьесортного блокбастера. Если б не эти уши… Неужели перед смертью я становлюсь ксенофобом?
