Звук одиночного выстрела потонул в окружающем грохоте, но оба офицера успели заметить взмахнувшего руками и рухнувшего навзничь немца.
— Видал? — утер шапкой грязное лицо Шибаев.
— Даже не знаю, что сказать.
— Ты это… Ты оставь мне бойцов с пулеметом, а сам возвращайся в штаб полка. Там обрисуй все подробно, а то командир полка меня по телефону обматерил. Еще взаправду в дураки запишет…
— Не боись, Костя — не запишут! — потрепал его старлей по плечу. — Мы с ним сегодня донесение по всей форме в штаб армии составим. А ты постарайся хотя бы одного живого взять. Для наглядности, так сказать.
— Ага, возьмешь такого!.. Ладно, бывай.
— Удачи тебе…
Наступление продолжалось; неся значительные потери, соединения и части Красной Армии все дальше уходили на запад. Два фронта: 1-й Белорусский маршала Жукова и 2-й Белорусский маршала Рокоссовского добивали остатки эсэсовских частей в Померании и на Кюстрицком плацдарме восточнее Одера. В тяжелых боях наши дивизии и корпуса потеряли более пятидесяти тысяч убитыми и сто восемьдесят тысяч раненными. Общие потери составили около четверти всего личного состава войск участвовавших в операции.
Умирать всегда страшно, а в самом конце войны еще и обидно. Но приказы надо выполнять. Ведь захват Померании был одним из многих этапов глобального наступления Красной Армии в начале 1945 года на тысячекилометровом фронте от Балтийского моря до Дуная…
Ранняя весна сорок пятого. Балтийское побережье Польши. Сильно разрушенные бомбежками морской порт и город Гданьск (а пока еще Данциг) — самый северный из крупных польских городов. Снег, грязные проталины; солоноватая влажность весеннего воздуха, смешанная с горьковатой пороховой гарью. Яркое солнце днем и приличный морозец ночью; не стихающий порывистый ветер со стороны темно-серой, тревожной Балтики.
Вперед продвигались медленно, отвоевывая каждый десяток метров. Особенно плохо приходилось нашим танкистам. Меж населенных пунктов они ползли по болотистым низинам и минным полям, а в городах — двигались по узким улочкам и через баррикады из толстых бревен и булыжника. Да еще под постоянными обстрелами проклятых фаустников…
Гдыню заняли 28 марта, а гарнизон Данцига прекратил организованное сопротивление двумя сутками позже. До полудня тридцатого марта отовсюду еще слышались перестрелки — отряды автоматчиков 70-й Отдельной армии войск НКВД прочесывали развалины и добивали последних, фанатично преданных фюреру эсэсовцев. Большая часть нацистов была уничтожена; остатки мелкими отрядами спешно отступали к западной окраине и покидали город, исчезая в бесконечных, простиравшихся до самого Одера лесах.
В предвечернее небо из уставшего изможденного города поднимается дым угасавших пожарищ. Небольшими группами по улочкам идут саперы. Тянутся откуда-то гражданские люди с тощими узелками — в основном немцы. Тянутся и с опаской поглядывают на победителей, наводящих в их городе какой-никакой порядок.
А к вечеру предпоследнего мартовского дня канонада со стрельбой окончательно стихли. Город погрузился в непривычную тишину…
После долгих поисков пригодного здания, недавно назначенный комендант выбрал под расположение штаба армии добротный и почти непострадавший от снарядов и бомб четырехэтажный особняк на повороте кривого переулка. Удобный подъезд для автомобилей, П-образная форма здания с закрытым двориком, чугунные решетки на окнах первого этажа, приличный запас угля в подвале для котельной, множество комнат. И никого из прежних хозяев.
Начальник Разведывательного отдела армии полковник Сергей Литвин вместе с комендантом и квартирмейстером в одном лице обшарили окрестности выбранного штаба. Одной стороной улочка упиралась в железнодорожные пути, другой — в каменный парапет, о который разбивались грязно-коричневые волны. То было не море, а взрезавшая материк узкая протока. Набережную реки или фьорда офицерам штаба удалось разглядеть во время штурма, а вот остальное… Остальное так и оставалось загадкой, утонувшей в пыли разрывов, в дыму пожаров. Бой за город был затяжным и долгим. Наступающие части натыкались подобно волнам на рифы эсесовских опорных точек; окружали, обрушивали шквал огня и постепенно заставляли отступать, менять дислокацию… Вот и запомнилось то, во что приходилось подолгу упираться носом, хороня голову от свистевшего повсюду свинца.
Вряд ли кому-то из офицеров штаба армии удалось нормально поспать часок-другой, пока готовилась и шла операция по освобождению Данцига. Посему поздним вечером командующий армии Генерал Ляпин связался по радио с маршалом Рокоссовским и доложил об обстановке на вверенном ему участке фронта. Получив же задачу на последующий день, приказал подчиненным отдыхать…
Комендант отвел начальнику разведки небольшую комнатушку во втором этаже. Впрочем, полковнику Литвину было наплевать на размеры, на обстановку, на расположение сих четырех стен. Главное — добраться до дивана. А если такого нет, можно и шинельку бросить на пол — не впервой.
Поднявшись по лестнице, Литвин увидел у двери своего денщика. Без эмоций и удивления спросил:
— Ты чего здесь, Сидоренко?
Пышноусый сержант поднялся с корточек, тряхнул головой. Словно оправдываясь, протянул:
— Комендант приказал. Покуда охранение не выставит, от комнат не отходить…
— Охрана уже выставлена. Иди вниз. Там… рядом с парадным входом сержантскому составу выделена большая зала. Иди, отдыхай.
— Во сколько будить-то? — закинул автомат на плечо служивый.
— Как и всех. В половине шестого…
Среди ночи кто-то постучал в дверь. Сначала робко, потом сильнее. Начальник разведки проснулся сразу — верно, сработала многолетняя привычка даже во сне реагировать на любой звук. Очнувшись, подивился: неужели утро? Нет, фосфорные стрелки показывали два часа. Еще пару секунд лежал неподвижно и надеялся на чудо — вдруг показалось? Вдруг ошиблись дверью?..
Стук не прекращался. Да и голос послышался знакомый:
— Товарищ полковник! Товарищ полковник!.. — настойчиво звал Сидоренко.
Вздохнув, Литвин поднялся с дивана, накинул шинель и протопал босыми ногами по холодному полу. У двери нашарил выключатель, повернул… И вспомнил: подстанция разрушена — света не было во всем городе. Толкнув дверь, прищурился от слепившего фонаря.
— Чего тебе?
— Там внизу человек к вам просится.
— Какой еще человек?!
— Гражданский. Лет шестидесяти. Поляк, вроде, но по-русски хорошо балакает.
— Ты сдурел, Сидоренко?! Я трое суток не спал…
— Он гутарит, товарищ полковник, шо очень важное дело.
— Чего ему надо?
— А я почем знаю?! Он до вас просится, а с другими гутарить не хочет.
— Черт бы побрал этих поляков… До утра потерпеть не могут… Веди!..
Спустя минуту на лестнице послышались шаги; по стенам заплясал размытый желтый луч…
Когда скрипнула дверь, полковник сидел на диване и натягивал сапоги на отекшие ноги. Сидоренко деликатно осветил фонарем потолок комнаты; доложил:
— Прибыли, значит. Вот…
Разведчик бросил заниматься узким голенищем, притопнул по паркету и поднялся. Приблизившись, попытался рассмотреть при тусклом луче невысокого пожилого мужчину. На вид ему было лет шестьдесят — шестьдесят пять; редкие седые волосы, прямой нос и тонкие губы. Одет в легкое — не по сезону пальто, зато вокруг поднятого воротника дважды обернут толстый шарф.
Полковник дважды кашлянул в кулак:
— Полагаю, у вас чрезвычайно важное дело, коли пришли среди ночи. Верно?
Мужчина заговорил на идеальном русском языке. Голос был ровным, поставленным и приятным:
— Прошу извинить за поздний визит, но попасть к вам раньше не получалось из-за оцепления. Ваши люди оцепили квартал, в котором я вынужденно… проживаю. Покорнейше прошу уделить мне четверть часа. Ровно четверть часа.
— А вы, собственно, кто?
Представляться гость не торопился. В тусклом свете он слегка повернул голову, искоса глянув на стоявшего за спиной сержанта; помедлил.
— Не стесняйтесь, — подбодрил советский офицер, — здесь чужих нет.
Мужчина коротко кивнул:
— Дьяконов Василий Авраамович. Бывший командир 1-ой Донской дивизии, генерал-майор.
— 1-ой Донской? В составе нашего Фронта есть Донской корпус, а про дивизию не слышал… Это в какой же армии?..
— Добровольческой.
— Добровольческой? Что-то я такой не припомню… А кто ей командует?
— Командующих было несколько. Генерал от инфантерии Корнилов, генерал-лейтенанты Деникин, Врангель, Май-Маевский и снова Врангель…
Литвин поперхнулся. Откашлявшись, незаметно расстегнул кобуру и положил ладонь на рукоятку «ТТ».
— Фамильярность порождает обиду, а предсказуемость — скуку, — усмехнулся генерал, обнаружив острожное движение собеседника. — Во-первых, полковник, это не вежливо. Во-вторых, я пришел к вам сам, и у парадного входа меня тщательно и по-хамски обыскали. В-третьих, ваши товарищи отдыхают — стоит ли их будить стрельбой? И, наконец, в-четвертых, за отказ сотрудничать с немецкими оккупационными властями год назад я подвергся аресту, и если бы не везение — наверняка был бы расстрелян. Так что… — взял паузу Василий Авраамович, — так что, я вполне могу считать себя представителем советского подполья.
— Почему я должен вам верить?
