выживания на арене. Только для Пита это была не просто стратегия. И я не уверена, чем же это было для меня. Но я точно знаю теперь, что для Гейла это было очень болезненно. Я напрягаюсь от мысли, что в Туре нам с Питом вновь предстоит изображать влюбленных.
Я проглатываю свой чай, несмотря на то, что он слишком горячий, и отодвигаюсь от стола.
— Мне пора. Нужно еще привести себя в надлежащий вид для камер.
Хейзелл обнимает меня:
— Насладись едой.
— Обязательно, — отвечаю я.
Следующая остановка — Котел, где я обычно сбываю большую часть своей добычи. Несколько лет назад это был склад для хранения угля, но когда им перестали пользоваться, он стал местом для незаконной торговли нескольких человек, а затем и вовсе превратился в полностью заполненный черный рынок. Если он и привлекает криминальных элементов, то, полагаю, я одна из них. Охота в лесах за пределами Дистрикта-12 — это нарушение как минимум дюжины законов, а это карается смертью.
Хотя они никогда не упоминали об этом, я должна людям, которые часто посещают Котел. Гейл рассказал мне, что Сальная Сэй, пожилая женщина, готовящая супы была первой из коллекции наших с Питом спонсоров во время Игр. Изначально предполагалось, что этим займется только Котел, но многие люди услышали об этом и захотели войти в долю. Я не знаю, сколько их было, но цена любого подарка на арене непомерна. Все, что я знаю, это то, что таким образом решалось, выживу я или нет.
По-прежнему странно открывать дверь Котла с пустой сумкой для дичи, которой собираюсь торговать, и вместо этого чувствовать полный карман монет около бедра. Я стараюсь обойти так много лотков, сколько вообще возможно, чтобы сделать покупки: кофе, булочки, яйца, пряжа и масло. Машинально покупаю три бутылки ликера у однорукой женщины по имени Риппер, жертвы несчастного случая, которая была достаточно умна, чтобы остаться в живых..[2]
Ликер не для моей семьи. Он для Хеймитча — нашего с Питом ментора на Играх. Он неприветлив, жесток и большую часть времени пьян. Но он выполнил то, что от него требовалось, даже больше, чем требовалось — впервые за всю историю Игр победить позволили двум трибутам. Так что, независимо от того, какой он, я должна Хеймитчу. И так будет всегда. Я беру белый ликер потому, что несколько недель назад он закончился, и его не продавали, Хеймитч прибежал к нам, весь трясущийся и кричащий из-за вещей, видимых только ему. Он до смерти напугал Прим, и, если честно, для меня тоже не было большим удовольствием лицезреть его таким. С тех пор я держу ликер про запас, на тот случай, если снова возникнет его нехватка.
Крэй — наш Глава Миротворцев — хмурится, видя меня с бутылками. Он пожилой человек с прядями серебряных волос, зачесанных набок и свисающих на его ярко-красное лицо.
— Это слишком для тебя, девочка.
Ему видней. После Хемитча, Крэй пьет больше всех, кого я когда-либо встречала.
— Моя мама использует это в лекарствах, — говорю я безразлично.
— Ну ладно, хотя это пустая трата, — отвечает он, бросая на прилавок монету для бутылки.
Когда я дохожу до лотка Сальной Сэй, я усаживаюсь за прилавок и заказываю суп, который выглядит как смесь тыквы и бобов. Миротворец Дариус походит и тоже покупает тарелку, пока я ем. Он мой любимец среди миротворцев. Его авторитет отлично сочетается с хорошим чувством юмора. Вероятно, ему больше двадцати, но он не кажется многим старше меня. Что-то ребяческое есть в его улыбке и огненно-рыжих волосах, торчащих в разные стороны.
— А разве тебе не следует быть в поезде? — спрашивает он меня.
— Они заберут меня в полдень, — отвечаю я.
— А разве ты не должна выглядеть лучше? — задает вопрос он громким шепотом.
Я не могу не улыбнуться в ответ на его поддразнивание, несмотря на мое настроение.
— Не волнуйся, к тому времени, когда они закончат со мной, я буду неузнаваема.
— Отлично! — говорит он. — Давайте покажем для разнообразия стране немного гордости нашего Дистрикта, мисс Эвердин. А? — Он качает головой в сторону Сальной Сэй в ложном неодобрении и уходит, чтобы присоединиться к своим друзьям.
— Я хочу получить свою тарелку обратно, — кричит Сальная Сэй ему в след, но из-за смеха она не кажется слишком строгой. — Гейл собирается провожать тебя? — спрашивает она меня.
— Нет, его не было в списке, — говорю я. — Но все же в воскресенье я его видела.
— Думаю, он мог бы попасть в список. Он же теперь твой кузен, — произносит она с усмешкой.
Это еще одна ложь, придуманная Капитолием. Когда мы с Питом попали в восьмерку финалистов Голодных Игр, они послали репортеров, чтобы сделать личные истории о нас. Когда они спрашивали о моих друзьях, все отправляли их к Гейлу. Но это было бы не очень кстати иметь лучшего друга Гейла в то время, как я разыгрывала свой роман на арене. Гейл был слишком красив, слишком мужчина и не слишком готов спокойной улыбаться и играть на камеру. Мы действительно похожи друг на друга, хотя и не совсем. Мы выгладим как большинство в Шлаке. Темные прямые волосы, смуглая кожа, серые глаза. Вот так какой-то гений сделал его моим кузеном. Я не знала об этом, пока мы не оказались здесь, дома, на платформе и моя мама не сказала:
— Твоим кузенам не терпится увидеть тебя.
Я повернулась и увидела Гейла с Хейзелл и всеми детьми, ждущими меня. И что я тогда могла сделать, кроме того, чтобы продолжить эту игру?
Сальная Сэй в курсе, что мы с Гейлом не связаны кровными узами, но многие из тех, кто знал нас в течение многих лет, кажется, уже забыли об этом.
— Не могу дождаться, когда все это кончится, — шепчу я.
— Знаю, — говорит Сальная Сэй. — Но тебе лучше пойти и довести это дело до конца. Не следует опаздывать.
Начинает падать легкий снег, пока я пробираюсь к Деревне Победителей. Это приблизительно пол мили от центральной площади города, но ощущение, что ты попадаешь в совершенно другой мир..[3]
Это отдельный район, окруженный зеленой растительностью и усеянный цветущими кустарниками. Здесь стоит двенадцать зданий, каждое из которых может вместить десять таких домов, как тот, в котором я выросла. Девять стоят пустыми, как и всегда. Три используемых принадлежат Хеймитчу, Питу и мне.
В зданиях, где живут моя семья и Пит, жизнь бьет ключом. Из окон льется свет, из труб идет дым, на дверях прикреплены связки яркого цветного зерна как декорации для наступающего Праздника Урожая. Но дом Хеймитча, несмотря на заботу садовника, выглядит заброшенным и запущенным. Я встаю перед его парадной дверью, зная, что дальше будет грязно, и толкаю ее.
Мой нос тут же сморщивается от отвращения. Хеймитч отказывается впустить любого, кто сделает уборку, и отказывается делать ее сам. За эти годы запахи ликера и рвоты, вареной капусты и сожженного мяса, нестиранной одежды и мышиного помета смешались в единое зловоние, вызывающее у меня слезы на глазах. Я пробираюсь сквозь разбросанные на полу обертки, битое стекло и кости туда, где, как я знаю, смогу найти Хеймитча. Он сидит за кухонным столом, руки лежат на деревянной поверхности, лицо в луже ликера, он храпит.
Я трясу его за плечо.
— Вставай! — громко говорю я, зная, что нет никакого другого способа разбудить его.
Его храп на мгновение вопросительно прекращается, а затем продолжается с новой силой. Я трясу его сильнее.
— Вставай, Хеймитч! Это день Тура!
Я открываю окно, глубоко вдыхая чистый воздух, идущий снаружи. Мои ноги переступают через горы мусора на полу, и я раскапываю оловянный кофейник и наполняю его водой из раковины. Огонь в печи не полностью потушен и мне удается превратить несколько тлеющих углей в пламя. Я сыплю немного кофейных зерен в чайник, убеждаюсь, что получившееся варево достаточно крепко, ставлю его кипятиться на печь.
Хеймитч все еще совершенно безразличен к окружающему миру. Поскольку ничего больше не сработало, я наливаю таз холодной воды и выливаю ему ее на голову, отскакивая подальше. Хеймитч издает животный гортанный звук. Он вскакивает так, что стул отлетает на десять футов назад, и вскидывает нож.[4] Я и забыла, что он всегда спит с одним, зажатым в руке. Мне следовало вытащить нож из его пальцев, но моя голова была забита другим.
Извергая целый ряд ругательств, Хеймитч режет воздух за пару секунд до того, как прийти в себя. Он вытирает лицо рукавом своей рубашки и поворачивается к подоконнику, на который я взгромоздилась на тот случай, если придется быстро удирать.
— Что ты делаешь? — бормочет он.
— Ты велел мне разбудить тебя до того, как прибудут камеры, — отвечаю я.
— Что? — произносит он.
— Это была твоя идея, — настаиваю я.
Кажется, он припоминает.
— Почему я весь мокрый?
— Потому что я не могла трясти тебя еще активнее, — говорю я. — Слушай, если ты хотел, чтобы с тобой нянчились, тебе следовало попросить Пита.
— Попросить меня о чем?
Даже звук его голоса скручивает мой желудок в узел из таких эмоций, как вина, печаль и страх. И тоска. Я даже способна признать, что отчасти там есть и она. Но у нее слишком много соперников, чтобы она могла победить.
Я наблюдаю, как Пит пересекает расстояние до стола, солнечный свет, льющийся из окна, вспыхивает в его светлых волосах так же, как первый снег на улице. Он выглядит сильным и здоровым, настолько отличающимся от страдающего от голода мальчика, которого я знала на арене. Его хромота теперь фактически незаметна. Он кладет свежеиспеченный хлеб на стол и протягивает свою руку к Хеймитчу.
— О том, чтобы разбудить меня, не заставляя заболеть пневмонией, — говорит Хемитч, передавая ему нож. Он снимает свою грязную рубашку, оставаясь в не менее грязной футболке, и вытирается сухой частью.
Пит улыбается и окунает нож Хеймитча в белый ликер из бутылки на полу. Он вытирает чистое лезвие о свою рубашку и нарезает хлеб. Пит снабжает нас всех новоиспеченными товарами. Я охочусь. Он печет. Хеймитч пьет. У каждого из нас свой способ оставаться занятыми, держать наши мысли о тех временах, когда мы были на Играх, запертыми глубоко внутри. Только после того, как он вручает Хеймитчу корку, он впервые смотрит на меня.
