Финник плетет еще одну корзинку для воды и сеть для ловли рыбы. Я быстро купаюсь и намазываю свою кожу еще одним слоем лекарства. А затем сижу у воды и чищу рыбу, пойманную Финником, наблюдая, как солнце скрывается за горизонтом. Уже восходит яркая луна, наполняя арену теми странными сумерками. Мы собираемся приступить к нашему ужину из сырой рыбы, когда начинается гимн. А затем лица…
Кашмир. Глосс. Вайрис. Мэг. Женщина из Дистрикта-5. Наркоманка, отдавшая жизнь за Пита. Блайт. Мужчина из Дистрикта-10.
Восемь мертвых. Плюс восемь с первой ночи. Две трети из нас уничтожены за полтора дня. Должно быть, это рекорд.
— Они действительно истребляют нас, — говорит Джоанна.
— Кто остался? Кроме нас пяти и Дистрикта-2? — спрашивает Финник.
— Чэф, — говорит Пит, не задумываясь. Наверно, он бдительно следил за ним из-за Хеймитча.
Спускается парашют с кучей квадратных маленьких булочек.
— Они из твоего дистрикта, верно, Бити? — спрашивает Пит.
— Да, из Третьего, — говорит он. — Сколько там?
Финник считает, переворачивая каждую в руках, прежде чем аккуратно их сложить. Я не знаю, что у Финника с хлебом, но он кажется поглощенным своим занятием.
— Двадцать четыре, — говорит он.
— Две дюжины, получатся? — спрашивает Бити.
— Двадцать четыре, именно, — отвечает Финник. — И как мы должны делить их?
— Давайте каждый возьмет по три, а те, кто будут еще живы во время завтрака, могут устроить голосование за остальные, — говорит Джоанна. Я не знаю, почему это заставляет меня улыбнуться. Наверно, потому что это верно. Когда я смеюсь, Джоанна смотрит на меня почти одобряющим взглядом. Нет, не одобряющим, а возможно, немного довольным.
Мы ждем, пока гигантская волна не затапливает зону «с десяти до одиннадцати», дожидаемся, пока отступит вода, и затем отправляемся на тот берег, чтобы разбить лагерь. Теоретически у нас должны быть двенадцать часов полной безопасности от джунглей. Здесь слышен какой-то неприятный щелкающий хор, вероятно, от каких-то злобных насекомых, исходящий из зоны «с одиннадцати до двенадцати». Независимо оттого, что звук остается в пределах джунглей, мы держимся вдали от той части берега в случае, если они только и ждут хорошей возможности прорваться к нам.
Я не знаю, как Джоанна все еще держится на ногах. Она спала только около часа с тех пор, как начались Игры. Мы с Питом добровольно вызываемся сторожить первые часы, потому что мы являемся самыми отдохнувшими и потому, что хотим некоторое время побыть наедине. Остальные мгновенно засыпают, хотя сон Финника очень беспокоен. Время от времени я слышу, как он бормочет имя Энни.
Мы с Питом сидим на влажном песке, отвернувшись друг от друга, мои правые плечо и бедро прижаты к его. Я слежу за водой, пока он наблюдает за джунглями, так лучше для меня. В моей голове все еще звучат голоса соек-говорунов, которые, к сожалению, не могут заглушить насекомые. Через какое-то время я откидываю голову ему на плечо. Чувствую, как его рука гладит мои волосы.
— Китнисс, — говорит он мягко. — Нет никакого смысла притворяться, будто мы не понимаем, что каждый из нас пытается сделать.
Да, полагаю, в этом нет смысла, но обсуждать это тоже не весело. Ну, во всяком случае, не для нас. Зрители Капитолия будут приклеены к экранам, чтобы не пропустить ни одного несчастного слова.
— Я не знаю, какую, как ты думаешь, сделку вы с Хеймитчем заключили, но ты должна знать, что он тоже дал мне обещание. — Конечно, я знаю это. Он сказал Питу, что поможет ему поддержать меня, чтобы тот ни о чем не подозревал. — Так что, мы можем предположить, что одному из нас он солгал.
Это привлекает мое внимание. Двойная сделка. Двойное обещание. И только Хеймитч знает, какое из них правдивое. Я поднимаю голову и встречаюсь с глазами Пита.
— Почему ты говоришь об этом сейчас?
— Потому что я не хочу, чтобы ты забывала, насколько различны наши обстоятельства. Если ты умираешь, а я выживаю, для меня не будет никакой жизни в Дистрикте-12. Ты вся моя жизнь. — Я начинаю возражать, но он кладет палец мне на губы. — Для тебя это по-другому. Я не говорю, что это не будет тяжело. Но у тебя есть и другие люди, ради которых стоит жить.
Пит вытаскивает цепочку с золотым кругом, висящую у него на шее. Он держит ее в лунном свете, так, что я могу ясно видеть сойку-пересмешницу. Затем его большой палец скользит вдоль выемки, которую я не замечала раньше, и открывает круг. Он не сплошной, как мне казалось, это медальон. А в нем фотографии. На правой стороне смеющиеся мама и Прим. А с левой — Гейл. Почти улыбающийся.
Нет ничего в мире, что могло сломить меня быстрее в тот момент, чем эти лица. После того, как я услышала их днем… это идеальное оружие.
— Ты нужна своей семье, Китнисс, — говорит Пит.
Моя семья. Мама. Сестра. И мой выдуманный кузен Гейл. Но замысел Пита очевиден. Тот, в котором Гейл — действительно моя семья, или будет когда-нибудь ей, если я выживу. Тот, в котором я выйду за него замуж. Таким образом, Пит отдает мне свою жизнь и Гейла одновременно. Чтобы сообщить мне, что у меня никогда не должно быть сомнений насчет этого.
Все, что хочет Пит, чтобы я взяла это у него.
Я жду, что он упомянет ребенка, чтобы сыграть на камеры, но он не делает этого. И тогда я понимаю, что ничего из того, что он сказал, не является частью Игр. Что он говорит мне правду о том, что чувствует.
— Никто на самом деле не нуждается во мне, — говорит он, и в его голосе нет никакой жалости к себе. Это правда, что его семья не нуждается в нем. Они оплачут его, как и кучка друзей. Но они переживут. Даже Хеймитч при помощи огромного количество белого ликера переживет. Я понимаю, что есть только один единственный человек, который никогда не сможет восстановиться, если Пит умрет. Я.
— Я нуждаюсь, — произношу я. — Ты нужен мне. — Он выглядит расстроенным, глубоко вздыхая, как будто собираясь начать долгий спор, но это бесполезно, вообще не имеет смысла, потому что он будет продолжать говорить о Прим и моей маме, а я только запутаюсь. Так что, прежде чем он начнет разговор, я останавливаю его поцелуем.
Я чувствую это снова. То, что я чувствовала лишь однажды. В том году в пещере, когда я пыталась заставить Хеймитча прислать нам пищу. Я целовала Пита около тысячи раз во время тех Игр и после. Но был только один поцелуй, который заставил меня почувствовать, как шевелится что-то глубоко внутри. Только один, который заставил меня желать еще. Но рана на моей голове начала кровоточить, и он заставил меня лечь.
На этот раз нет ничего, кроме нас самих, чтобы прервать нас. И после нескольких попыток Пит сдается, отказываясь от разговора. Внутри меня растет ощущение тепла, которое идет из груди вниз по моему телу, вдоль рук и ног, заполняя все мое существо. Вместо того чтобы удовлетворять меня, поцелуи имеют обратный эффект — заставляют меня хотеть большего. Я считала, что могу быть экспертом в области голода, но этот вид совершенно новый.
Первый удар молнии, попадающей в полночь точно в дерево, приводит нас в чувство. А еще он будет Финника. Тот садится с резким вскриком. Я вижу, как его пальцы зарываются в песок, пока он убеждает себя, что кошмар, который он видел, не был реальностью.
— Я больше не смогу уснуть, — говорит он. — Один из вас должен отдохнуть. — В этот момент он, кажется, замечает выражения наших лиц и способ, которым мы обернуты вокруг друг друга. — Или вы оба. Я могу следить один.
Пит все же не позволяет ему этого.
— Это слишком опасно, — говорит он. — Я не устал. Ты ложись, Китнисс. — Я не возражаю, потому что мне действительно надо поспать, если я хочу, чтобы у меня было какое-нибудь средство для сохранения его в живых. Я позволяю ему отвести меня к остальным. Он надевает цепочку с медальоном мне на шею, а затем кладет руку на то место, де должен был бы быть наш ребенок. — Знаешь, ты будешь великолепной матерью, — говорит он. Он целует меня в последний раз и возвращается к Финнику.
Его обращение к ребенку сигнализирует, что наш перерыв от Игр закончен. Он знает, что зрители будут задаваться вопросом, почему он не использовал самый убедительный аргумент в из своего арсенала. Это должно подействовать на спонсоров.
Но когда я растягиваюсь на песке, я думаю, могло ли это быть чем-то большим? Вроде напоминания о том, что когда-нибудь я смогу иметь детей от Гейла? Ну, тогда это было ошибкой. Потому что именно это никогда не было частью моего плана.
К тому же, если только один из нас сможет быть родителем, для всех очевидно, что это должен быть Пит.
Пока я засыпаю, я пытаюсь представить мир, где-то в будущем, в котором нет ни Игр, ни Капитолия. Место, похожее на луг из той песни, которую я пела Руте, пока та умирала. Место, где ребенок Пита будет в безопасности.
Глава 25
Когда я просыпаюсь, я испытываю недолгое, восхитительное чувство счастья, которое каким-то образом связано с Питом. Счастье, конечно, является чем-то совершенно нелепым в этом месте, потому что, если вещи пойдут своим чередом, через пару дней я буду мертва. Мне повезет, если у меня получится устранить оставшихся игроков, включая себя, и добиться того, чтобы Пит был коронован как победитель Двадцатипятилетия Подавления. Тем не менее, чувство такое неожиданное и такое приятное, что я цепляюсь за него хотя бы на пару мгновений, прежде чем твердый песок, жаркое солнце и моя зудящая кожа потребуют возвращения к реальности.
Все уже встали и наблюдают за тем, как на берег спускается парашют. Я присоединяюсь к ним. Это еще одна поставка хлеба. Точно такая же, как та, что мы получили вчера вечером. Двадцать четыре булочки из Дистрикта-3. Теперь у нас всего тридцать три. Каждый из нас берет по пять, восемь остается про запас. Никто не говорит об этом, но восемь прекрасно поделиться после следующей смерти. Так или иначе, при свете дня шутка о том, кто будет потом есть эти булочки, утрачивает свой юмор.
Как долго мы сможем сохранять свой союз? Не думаю, что кто-то ожидал, что число трибутов сократиться так скоро. Что, если я не права в том, что остальные защищают Пита? Что если все это было лишь случайностями, или стратегией завоевать наше доверие, чтобы сделать нас легкой добычей, а если я вообще не понимаю, что происходит? Стоп, никаких «если» на этот счет. Я не понимаю, что происходит. А если я не понимаю, самое время нам с Питом убираться отсюда.
Я сажусь на песок рядом с Питом, чтобы съесть свои булочки. По какой-то причине мне трудно смотреть на него. Может, это из-за поцелуев прошлой ночью, хотя в том, что мы двое целуемся, нет ничего нового. Для него это, наверно, даже не было чем-то особенным. Может, это из-за того, как мало у нас
