Половины его молодому желудку не хватило. Но он, переборов себя, сунул брикет обратно в мешок. И вовремя. Вернулся ефрейтор Норицын.
— Комбат приказал — уничтожить кабели к эээ…, в общем, к такой-то матери.
— Комбат?
— Да, он в роте сейчас.
— Понятно… Первое отделение! Есть возможность отличиться!
Юрчик торопливо надел вещмешок:
— Смирнов, поведешь дорогу показывать! — бросил он одному из разведчиков.
— Смирнитский я, товарищ младший лейтенант. А чего ее показывать? Мы как слоны лыжню натоптали.
— Не рассуждать! вперёд.
Десантники попрыгали на месте, проверяя — не бренчит ли снаряжение и пошли на спуск к речке.
Каждый шаг давался с трудом — спуск ночью по берегу, заросшему кустами чреват опасностями. Полуметровый слой снега скрывал все, что угодно — от валунов до стволов деревьев. Шагать приходилось высоко. Да и шума было — как от стада коров.
Кусты трещали, кто-то упал, сбряцав котёлком, кто-то матюгнулся вполголоса.
Наконец спустились на лед реки и зашагали по сугробам. Юрчик шёл вторым, после разведчика, чью фамилию он так и не мог запомнить.
На противоположный берег поднялись не так шумно — подниматься всегда легче — лесенкой, один за другим.
— Пить хочу, сил нет, — тяжело дышал замыкающий маленькую колонну Миша Иванько. — Товарищ младший лейтенант. Там промоина. На обратном пути наберем водички?
— А что, фляжка пуста уже у тебя? — утирая пот с лица — мороз, а ходьба на широких лыжах по ночному лесу способствует согреванию организма — ответил вопросом Юрчик.
— Да концентрат этот — соленый, ужас!
— Терпи. На обратном пути попьешь. Далеко до кабеля?
— Километр, примерно.
— Отлично… вперёд, вперёд, вперёд!
Смирнитский протянул свою фляжку Иванько. Тот сделал несколько больших глотков и пошёл…
Кабель нашли быстро. Пережгли термитными шариками в четырех местах, куски же выбросили подальше.
Немцы здесь не бродили зимой — целина нетронутая. Так что времени много. Часа два, а может и больше. Не любят немцы ночью по лесам ползать.
Поэтому не спеша тронулись обратно. На речке наполнили фляги ледяной водой. Иванько, как самого легкого, положили на лыжи и он подполз к промоине. Напился сам, потом и фляжки наполнил.
А через час его скрутило от боли в животе.
Санинструктор Белянин ничего не мог понять — любое прикосновение к животу вызывало у рядового дикие стоны.
— Мама, мама, ой, мамочка!
— Хрен его знает, товарищ младший лейтенант, — растерянно чесал затылок санинструктор. — Живот тугой как барабан. На аппендицит не похоже. Может, отравился чем?
— Да чем он травануться-то мог? Не водой же из реки?
Пришлось соорудить волокуши и тащить его в батальон.
ещё час прошёл в томительном ожидании. И немцев с той стороны, и санинструктора Белянина.
Вернулся он мрачнее тучи.
— Помер Иванько.
— Как?! — всполошился взвод.
— Как, как… Взял да помер. Скрутило парня так, что разогнуть не смогли.
— Сержант Заборских! Вещмешок его дай, — заиграл желваками Юрчик.
Младший лейтенант начал рыться в мешке. Гранаты, патроны, тротил, лыжный ремнабор, смена белья, продукты…
Продукты!
Командир взвода достал шесть пустых бумажных оберток из-под горохового концентрата.
— Батюшки-светы! — изумился Белянин. — Так он что… Шесть упаковок сожрал?
Юрчик хмуро кивнул.
— Так это он, почитай, ведро супа разом умял… Таперича и понятен ход… Заворот кишок у парня случился…
— Всё всем понятно? — спросил Юрчик. — Командиры отделений! Довести до личного состава, что продуктовый НЗ не трогать ни под каким предлогом.
А сам стал готовиться к неизбежному вызову к комбату, а то и комбригу. А Тарасов был суров на расправу…
5
— Значит, вас выпустили в сороковом году? Так? — Фон Вальдерзее быстро писал и морщился, когда табачный дым попадал ему в глаза.
— Так. За примерное поведение.
Обер-лейтенант кивнул. И подумал, что это термин «примерное поведение» — означает не что иное, как сотрудничество с ГПУ.
— А призвали в Красную армию с началом войны?
— Да. На третий день. В звании майора.
— Так быстро? И что это значит, по-вашему?
— Значит… Значит, был востребован как специалист.
Немец улыбнулся новому подтверждению своей версии. Стучал десантник на товарищей по камере, ой, стучал…
— А жена с дочерью?
Тарасов вздохнул:
— Арестовали сразу двадцать второго. Как немку. Думаю, что расстреляли.
— Почему так думаете?
«Ну что… Пора закидывать удочку?» — подумал подполковник.
— В июне сорок первого были арестованы все немцы, проживавшие в Москве. И нет никаких известий об их судьбе. Зная нравы НКВД — могу предполагать, что все они были уничтожены.
Фон Вальдерзее не удивился. Он был наслышан о действиях ГПУ, вернее НКВД. Один тридцать седьмой чего стоил. Вот взять этого подполковника — грамотный же специалист, бригадой — надо отдать должное — руководил умело. Немало нервов десантники вермахту потрепали. А вот посадили тогда его ни за что. Просто за связь с «врагами народа». И вот ещё жену арестовали и расстреляли. На это и надо, пожалуй, давить. Клиент, кажется, может поплыть. И вербовка высококлассного специалиста принесет огромную пользу и Германии, и лично обер-лейтенанту Юргену фон Вальдерзее, офицеру разведотдела сто двадцать третьей пехотной дивизии.
Конечно, абвер заберет Тарасова к себе, но вслед за подполковником может пойти наверх и обер-лейтенант. Главное сейчас — установить максимально возможное в данной ситуации доверие, чтобы Тарасов не представлял себе дальнейшей жизни без фон Вальдерзее.
— Да… Сложная у вас сложилась жизнь… — посочувствовал немец русскому десантнику.
Тарасов вдруг широко улыбнулся:
— А у кого она сейчас легкая? Война есть война.
— А что вы почувствовали, когда догадались о расстреле жены?
Тарасов помрачнел. А в душе снова улыбнулся. Последнее письмо от Нади и Светланки он получил за несколько дней до выхода бригады на задание.
Они жили у отца Николая — Ефима — в том же Кировском краю. Никто его не убивал. Церковь закрыли, да. Превратили ее в колхозный склад. Отец работал в нем сторожем. И продолжал служить литургию по ночам. Среди пыльных мешков и промасленных запчастей. Единственными участниками литургии были облупленные лики святых со стен. И наглые крысы, таскающие колхозное зерно. Надя писала, что устроилась работать в сельскую школу учительницей немецкого, что живут не сытно, но и не голодно, скучно и спокойно…
— Я почувствовал ненависть, герр обер-лейтенант.
— Почему тогда сразу не перешли на сторону вермахта, господин подполковник? Это бы спасло жизни тысяч ваших и наших солдат…
— Потому что это мой воинский долг. Я давал присягу служить народу.
— Ваша позиция вызывает уважение, но…
— Сталины уходят и приходят, а русский народ остается…
— Готов блиндаж, товарищ подполковник!
— Готов, это хорошо… — Тарасов кивнул лейтенанту из комендантского взвода.
Блиндаж представлял собой яму в снегу. Сверху настилом — лежали еловые ветки. Снизу — они же — были накиданы на пол. По центру горела свечка. Благодаря ней внутри укрытия было жарко — на улице минус двадцать, внутри минус пять. Можно нормально спать. Правда, чертова влажность…
Военврач третьего ранга Леонид Живаго доложил, что за первые двое суток уже тридцать бойцов обморозили ноги. За месяц так можно треть бригады
