был вторым. Но как конькобежец он на большее и не претендовал. Зато лыжи он любил по-настоящему, и впоследствии это ему пригодилось. Поблизости от столицы на холме Хюсебюбаккен был самый высокий трамплин, и проводившиеся на нем соревнования мало в чем уступали нынешним состязаниям в Холменколлене[23]. Но отношение к этим соревнованиям в Хюсебюбаккене, как, впрочем, и ко многому другому, в доме Нансенов было такое: только смотреть, руками не трогать! Те лыжи, которые были у мальчиков, не годились для больших трамплинов. Но Хюсебюбаккен был виден из дома, и с каждым днем он манил ребят все больше.
И вот что произошло. Отец сам писал об этом. Владелец типографии Фабрициус, живший с ними по соседству, заметив, сколько рвения и старания вкладывает Фритьоф в занятия лыжным спортом, остановил однажды свою лошадь возле усадьбы Фрёен и сказал: «Я подарю тебе лыжи». Всю весну и все лето звучали эти слова в ушах мальчика. Когда пришла осень и по утрам поля стали покрываться белым инеем, Фритьоф спросил Фабрициуса напрямик: «А как же лыжи?» «Будут тебе лыжи, непременно будут»,— ответил Фабрициус и рассмеялся.
Фритьоф не успокоился. Изо дня в день появлялся он перед Фабрициусом со словами: «Ну, так как насчет лыж?»
Но вот однажды в дверях с таинственным видом появилась Ида. За спиной она держала большой длинный сверток. Фритьоф бросился к ней, вмиг сорвал бумагу, и в руках у него очутились сверкающие, покрытые красным лаком, с черной полосой лыжи и длинная голубая палка [24]. Не помня себя от счастья, он опрометью помчался на холм Хюсебюбаккен.
Но первый его прыжок был не из блестящих, рассказывал он. Тогда не было жестких креплений, и, когда он разогнался до бешеной скорости, лыжи полетели сами по себе, а сам он описал в воздухе большую дугу и врезался в огромный сугроб.
«На холме все смолкло, ребята думали, что я сломал себе шею. Но когда увидели, что я жив и барахтаюсь в сугробе, какой тут поднялся нескончаемый хохот!»
Вскоре после этого Фритьоф все же завоевал приз. Но он не принес его домой. «На этот раз мне было очень стыдно. Тогда я впервые увидел, как прыгают ребята из Телемарка[25], и понял, что не иду с ними ни в какое сравнение». В соревнованиях мальчиков принимали участие Торюс Хеммествейт[26] и еще один мальчик из Телемарка. Они участвовали также и в соревнованиях взрослых, и с таким блеском, что у зрителей захватывало дух. Что же до дам Христиании, то их восторг был безграничен.
Фритьоф решил, что не нужен ему никакой приз, пока он не научится прыгать с трамплина так же, как эти ребята. Потом он не раз приносил домой призы с Хюсебюбаккена; среди них есть и первые, а один из них — за элегантный стиль в прыжках — до сих пор стоит у меня в комнате. Отца считали лучшим лыжником столицы.(3)
Для него самого призы, сколько я помню, не очень много значили. Хоть он и соглашался, что соревнования оказывают стимулирующее воздействие на молодежь, но чем старше становился, тем больше возмущался погоней за рекордами и откровенно высказывал свое убеждение, что страсть к рекордам губит спорт.
Бывало, что он в качестве зрителя посещал Холменколлен, да и меня, совсем еще маленькую, однажды водил на соревнования. Я хорошо это помню, потому что отец напялил на меня меховую куртку, которую привез из Гренландии. Куртка была жесткой,и такой тесной, что я не могла дышать. Было ужасно в ней неудобно, и я была в полном отчаянии, а тут какой-то долговязый и неуклюжий человек подошел поздороваться с отцом, и отец велел мне поклониться, а я еле двигалась из-за своей тесной куртки. Это был кронпринц Густав.
С большим увлечением Фритьоф Нансен изучал технологию изготовления лыж — их форму, крепления, сорта дерева. Этот интерес остался у него на всю жизнь. Последней его работой, которую он писал, лежа в постели, перед самой смертью, была статья: «Скольжение .различных сортов дерева по снегу».
Он всегда утверждал, что лыжи в первую очередь являются средством передвижения. Вдобавок лыжи — лучшее средство для «тренировки всех мышц» и для «поддержания здоровья души и тела». Для Нансена лыжи действительно впоследствии служили средством передвижения, с помощью которого он преодолевал огромные расстояния..
За Фритьофом и Александром укрепилась слава лучших лыжников, и многие школьники мечтали походить на них. Нильс Коллет Фогт[27], мальчик немного помладше братьев Нансен, восхищался ими издали, «безмолвно, безгранично». Он также рассказывал, что ежедневно встречал их отца, адвоката, «пожилого человека, жившего в усадьбе Фрёен». «Было в его облике,— писал Фогт,— что-то грустное, что-то смиренное и одинокое, что поражало меня: ведь он должен был радоваться, имея таких сыновей!»
Коллет Фогт преклонялся перед нашим отцом всю свою жизнь, хотя впоследствии как-то признался мне, что книги отца о полярных путешествиях кажутся ему «слишком сентиментальными». Это мне показалось довольно забавным, так как сам Фогт был весьма чувствителен. Отец в свою очередь восхищался стихами Фогта и читал их мне, когда я была молоденькой девушкой; особенно нравились ему стихи о любви.
С юности природа была для отца не только ареной спортивных побед и подвигов. Он любил природу во всех ее проявлениях — и суровую, и ласковую, такую, которую надо побеждать в борьбе, и такую, которая давала ему покой и отдых. Жизнь «на природе» означала для него и возможность изучать природу. Ничто не укрывалось от его внимания. Животные и растения, облака, ветры, течения, звездное небо — все пробуждало в нем жажду познания.
Когда Фритьофу минуло пятнадцать лет, ему пришлось пережить первый тяжелый удар. Мать давно уже хворала и летом 1877 года умерла.
К тому времени большинство детей от первого брака обзавелись семьями, разлетелись из родительского гнезда, и адвокату ни к чему была такая большая усадьба. Порядок в усадьбе поддерживала госпожа Нансен, она была здесь главою. И усадьба Стуре-Фрёен была продана, а семья переехала в Христианию, на улицу Оскарсгате.
Фритьоф и Александр очень горевали. Они тосковали по матери, по дому, где прошло их детство, им больно было видеть усадьбу в руках чужих людей, и если им приходилось бывать в тех краях, они обходили ее стороной.
Трогательно и неумело адвокат старался утешить сыновей, быть для них и отцом, и матерью. Но горе было столь велико, что скрыть его он был не в силах. Мальчики слонялись одиноко и грустно.
Они не жаловались — нельзя же было усугублять горе отца. Но свою вечернюю молитву они читали уже без прежней детской веры.
II. У БАБУШКИ САРС
То, что я написала в этой книге о детстве и юности моего отца, я узнала частично от него самого, частично из его писем, из книг и дневников, частично из рассказов других людей. Иногда мы просили отца рассказать о своем детстве, и он охотно делился с нами воспоминаниями.
Мама реже вспоминала о своем детстве. Завзятой рассказчицей была у нас тетя Малли, в этом она пошла в бабушку, не унаследовав, правда, ее живой фантазии. Рассказам тети Малли не хватало драматизма и таинственности, она не умела так захватить слушателей, как это удавалось старой «матушке Сарс». У тети Малли рассказы получались простые и бесстрастные, она описывала все так, как оно было на самом деле, часто без всяких прикрас, просто она любила поговорить о том, что ей самой приятно было вспомнить.
Малли была на восемь лет старше Евы, и всю жизнь они были очень дружны. У них были схожие способности и увлечения, и обе впоследствии стали певицами. Но если способности Малли развивались в направлении юмористическом, то у Евы был ярко выраженный драматический талант, сочетавшийся с
