земли».
Старик лежал на столе. Веревки, которыми он был привязан, глубоко впились в иссохшее, худое тело. Голова запрокинулась назад, и острый клип бороды торчал вверх, отбрасывая резкую тень на побеленной известкой стене. При виде Бороды и Одноглазого старик шевельнулся, и из его впалой груди вырвался не то вздох, но то скрип.
— Развяжите его, — приказал Борода. Парни, стоящие у дверей, бросились исполнять приказание. Когда путы были сняты, старик, кряхтя, приподнялся и сел.
— Посадите его в кресло.
Парни подняли старика и перенесли в потертое кожаное кресло посреди помещения. Над креслом с потолка свисал блестящий металлический шар, от которого тянулись нити проводов.
Старик не сопротивлялся. Посаженный в кресло, он попытался устроиться поудобнее и принялся растирать затекшие кисти рук.
Борода и Одноглазый присели напротив на грубо сколоченные табуреты.
— Ну, здравствуй, президент Ботс, — сказал Борода, приветствую тебя в нашей исследовательской лаборатории.
— А я совсем не президент, — довольно спокойно возразил старик, — и никто до сих пор не называл меня Ботсом.
— Он твердит это с самого начала, — заметил Одноглазый. — Врет, конечно, как они все.
— Значит, не Ботс, — кивнул Борода. — Возможно, мы ошиблись. Тогда кто же ты?
— Достаточно того, что не Ботс. Если вам нужен Ботс, отпустите меня.
— Не раньше, чем ты сможешь доказать, что ты не Ботс.
— Как же я это сделаю?
— А если не можешь, значит, ты и есть президент Ботс.
— Хитро придумано, — старик потер пальцами свою козлиную бороду и задумался. — Что вам нужно от меня?
— А вот это другой разговор. Ты достаточно стар и, конечно, помнишь, как это произошло.
— Что именно?
— Ты не понял?…
— Огонь, который пожрал все?
— Да.
— Не знаю. И никто не знает.
— А ты помнишь, что было до этого?
— Нет. Помню себя с тех пор, как открыл глаза во мраке среди развалин.
— Слушай, Ботс…
— Я не Ботс.
— Допустим… Но кто бы ты ни был, помоги нам понять. Ведь мы ищем правду.
— А существует ли правда? И зачем вам она?
— Чтобы попытаться исправить.
— Это не в силах людей. Тем более теперь.
— И все-таки мы хотим попробовать.
— Но я ничем не могу вам помочь. Я ничего не знаю. Ничего.
— Видишь это? — Борода указал на блестящий металлический шар, свисавший с потолка над головой старика. — Знаешь, что это такое?
— Нет. А хотя, подождите… — Старик прикрыл ладонью глаза, вспоминая. — Однажды я уже видел над собой таков. Это было давно. Очень давно… С помощью этого когда-то лечили болезни. Только забыл какие… Но вы, конечно, используете это для другого…
— Нет, и мы лечим. Память. Заставляем вспоминать то, что люди забыли.
— И убиваете их.
— Не всегда. Только тех, кто не хочет вспомнить.
— Не хочет или не может?
— Для нас безразлично, отец.
— И вы хотите испытать это на мне?
— Если ты не будешь говорить добром.
— Но, испугавшись, я могу наговорить вам невесть что.
— У нас есть средство проверить. Кое-что нам известно. Ложь не спасет тебя.
— От чего?
— От этого, — Борода кивнул на блестящий шар над головой старика.
— Вам никогда не приходило в голову, что старость надо беречь, уважать? Вы зовете себя исследователями, но вы просто дикари. Ведь уважение к старости, к минувшему — главная черта, отличающая цивилизованность от дикости, ученого — от дикаря.
— О каком уважении ты говоришь, отец? За что мы должны вас уважать? Вы лишили нас всего. И если говорить о дикости, вы — ваше поколение — ввергли нас в нее. А мы хотим вырваться любой ценой! Понимаешь — любой. Ценой ваших признаний и плюгавых жизней — тоже.
— В логике вам отказать нельзя, хотя то, что вы творите, бессмысленно. Ну, допустим, ты и даже все вы, — старик обвел взглядом подземелье, — поймете, что произошло двадцать или тридцать лет назад. Ну и что! Изменить вы ничего не в состоянии.
— Поняв, можно что-то делать. Искать средства, пытаться изменить…
— Вот вы поняли, давно поняли, что солнечные лучи убивают. Как вы это измените?
— Может, в изменим, когда будем знать причину. Почему они стали смертоносными? Ведь раньше они не убивали.
— Раньше не убивали, верно. Раньше были благодеянием. Благодаря им на земле появилась и расцвела жизнь.
— Ну так что же произошло?
— Этого, вероятно, никто из нас не знает и теперь уже но узнает никогда.
— А что ты думаешь об этом сам? Ты очень стар. Главная часть твоей жизни осталась там, за огненной чертой. Я готов поверить, что ты, как все, ничего не помнишь. Но разум твой еще жив и ты не можешь не думать о том, как все переменилось. И почему переменилось.
Старик сплел тонкие пальцы, подпер ими узкий, худой подбородок и долго молчал, устремив неподвижный взгляд в дальний угол подземелья, потом, словно очнувшись, резко дернул головой и заговорил:
— Твой вопрос свидетельствует о твоем уме — прости, я не знаю твоего имени.
— Мы зовем его Борода, — сказал Одноглазый. — Он единственный среди нас, у кого волосы растут на подбородке и на щеках.
— Единственный… Это интересно… — пробормотал старик, словно обращаясь к самому себе. — Так вот, Борода, продолжал он совсем другим голосом — отчетливым и твердым, я действительно думая об этом, и не раз. И если тебя интересуют мои мысли, охотно поделюсь ими с тобой. Я не знаю, чем я занимался раньше, до «огненной черты», как ты говоришь. Начав вторую жизнь под развалинами в долине, я нашел себе занятие, вероятно новое, но не менее интересное и важное для меня, — я стал изучать сны. Да-да, не удивляйтесь — сны. Свои сны, сны других людей, живущих рядом со мной. Я научился понимать сны, объяснять людям их значение. Если бы вы знали, какие иногда снятся интересные сны!
— Мне никогда ничего не снится, — сказал Борода.
— А я видел сон только раз, — добавил Одноглазый. — Мне приснилась женщина, злая и безобразная. Она преследовала меня, а я никак не мог убежать, и, когда она настигла меня, я проснулся…
— А потом ты долго болел, не правда ли? — спросил старик, внимательно глядя на Одноглазого.
— Верно. Как ты узнал?
— Такой сон — частый знак близкой болезни.
— А если снов нет? — спросил Борода.
— Сны есть всегда, просто ты их сразу забываешь, как я и другие забыли то, что было до «огненной черты».
— Ты, кажется, хотел рассказать нам, какие бывают сны. — Да… Вот однажды мне приснилось поле — зеленое поле, густо заросшее влажной травой и цветами. Было раннее утро, и я бежал по этому полю. Никто не преследовал меня. Просто мне было легко и весело. Я бежал по росистой траве, и надо мной плыли легкие розовые облака. А потом взошло солнце, но не смертоносное, а ласковое. Его лучи только согревали и сушили одежду, влажную от росы.
— И что же означал этот сон? — хрипло спросил Борода.
— Вероятно, только то, что когда-то давно, задолго до «огненной черты», я встречал солнечный рассвет на цветущем зеленом поле.
— А еще?
— Еще мне часто снится город. Большой город с очень высокими домами и узкими улицами. Нигде не видно развалин, а на перекрестках улиц кое-где маленькие площади и на них среди камня правильные ряды деревьев и цветы. Много ярких цветов. И между цветами бьют к небу струи прозрачной воды, ярко сверкающие в лучах солнца.
— А люди?
— Да, и люди. Множество людей. Они спешат куда-то, не обращая внимания на цветы, водяные струи и солнце.
— Значит, ты когда-то жил в таком городе?
— Вероятно. И, в отличие от других его обитателей, находил иногда время посмотреть вокруг.
— Поэтому теперь он является тебе в снах?
— Вероятно.
— Что же ты помнишь еще?
— Я не говорил, что помню. Это всего лишь сны.
— Которые ты умеешь толковать.
