Внезапно стены оборвались, по обеим сторонам теперь лежали невидимые поля. Бесшумно их обошла еще одна легковая машина с погашенными фарами. Над линией окопов запылали ракеты; все впереди ожило, задвигалось. Дорога пошла под уклон, машина покатилась легче. Откуда-то слева и справа в небо полились голубые и красные струи огня. Били крупнокалиберные пулеметы по невидимым самолетам. Иванов не слышал выстрелов: уши плотно закрывал тесный шлем, и этот бесшумный огненный ливень подействовал на него успокаивающе: тишина обманывала, опасность показалась пройденной, далекой.
В низине стали вспыхивать и торопливо гаснуть огни взрывов, освещая купы деревьев и соломенные крыши изб. И опять все утонуло в трепещущей полутьме. Только пулеметы поливали небо красными и голубыми струями холодного огня.
У въезда в деревню регулировщик пытался остановить танк, махая красным фонарем, но Иванов чуть не раздавил его; фонарь метнулся в сторону, и «тигр» пошел между домами по темной улице.
Иванов услышал:
— Переходить будем прямо через траншеи.
— Договорился?
— Начштаба приказал переходить прямо через левый гребень. Держи на зеленые ракеты.
— Может, рискнем берегом, там ближе?
— Нельзя. Противотанковые мины… Помни — зеленые ракеты!
— Коля, не зевай! — сказал Иванов, закрывая глаза от яркого света.
Впереди посреди дороги стояла машина с зажженными фарами. Прищурясь, Иванов разглядел офицера, махавшего руками сверху вниз, приказывая остановиться. По бокам его виднелись солдаты.
— Киря! — закричал Иванов. — Киря, давай и ты!
Свет жег глаза.
Иванов повернул голову и увидел в сумраке напряженно раскрытый рот Свойского; он кричал, призывал на помощь. Пленный выкручивал пистолет из его руки.
Иванов ударил танкиста кулаком по затылку, и тот, обмякнув, ткнулся носом в колени Свойского.
— Скотина, вот скотина! — ругался Свойский, спихивая его под ноги. — С ними по-хорошему… — Слов его никто не слышал, а он продолжал рассказывать Иванову: — Надо было его пристрелить, да боялся, тебя задену в такой тесноте. Цепкий, стервец! Чуть не вырвал… Душить стал.
— Стрелять можешь? — закричал Иванов.
— Могу, Ваня!
— Давай по пехоте! Подорвут гусеницу!
— Сейчас…
Танк покачнулся. Иванов увидел, как впереди мелькнуло пламя и свет фар погас.
— Коля!
— Да, да!
— Это ты?
— Да…
— Из пушки?
— Пулемет заело…
— Теперь недалеко.
— Скорость нельзя увеличить?
— Все отдает.
— Жаль.
— Ничего, довезет!
«Тигр» выходил из деревни, когда ночные бомбардировщики повесили над деревней «лампы». Стало светло, как в полдень.
Дорогу перебегали солдаты. Свойский нажал на гашетку.
По броне заскрежетало что-то. Иванов спросил Ложкина:
— Снаряд угодил?
— Крупнокалиберной пулемет…
— Пустяк, Коля!
— Ерунда!
— Как у тебя?
— Отлично. — Ложкин обтер рукой лоб и увидел при белом свете ракет, что вся ладонь в крови.
«Осколок. Когда это?» — подумал он, оглядываясь назад, на деревню. «Лампы» погасли; деревню освещал горящий дом, в небо поднимался густой рой искр.
Впереди над окопами пылали ракеты. Передовая была близко.
«Только бы пройти этот бугор! Нет, не удастся. Все поднято на ноги. Но как они зашевелились! — Он засмеялся. — Сколько мы наделали шума! Сейчас заговорят пушки. Они не дадут нам пройти этот последний километр». Ложкин прислушался: ему показалось, что с мотором что-то случилось. Он выглянул из башни: все вокруг горело, трепетало в мертвом металлическом свете. Ему показалось, что танк стоит, буксует, вяло перебирая на одном месте гусеницами, и он спросил в микрофон сдавленным голосом:
— Что с мотором?
— С мотором? Порядок!
— Почему сбавил ход?
— Сбавил?
— Ну конечно!
— Кажется тебе. Бежит, как зверь.
— Да, показалось…
— От ракет. Жгут добро, не жалеют.
Разговаривая, они ждали удара и думали: «Выдержит ли броня?» Ходили слухи, что броня у «тигра» разлетается, как стекло, при ударе фугасного снаряда.
На голом бугре, освещенном светильниками мощностью в тысячи свечей, ослепленные, они были беззащитны. Они знали, что сейчас вражеские артиллеристы лихорадочно готовят данные для стрельбы, что снимаются по тревоге противотанковые батареи. Может быть, саперы минируют дорогу?
Впереди появилась и растаяла зеленая гроздь ракет.
Огневой налет настиг их на последнем километре пути. Снаряды и мины рвались со всех сторон. Крупнокалиберная мина взорвалась возле левого борта, танк качнулся и пошел, тяжело покачиваясь в кромешной тьме.
Иванов не трогал рычаги, предоставив машине идти по прямой. Вот «тигр» грузно клюнул носом и, надсадно дрожа, стал подниматься.
«Заглохнет, проклятый», — подумал Иванов, обливаясь холодным потом, и переключил скорость. Танк победно заревел и выполз из огромной воронки на свет. Снаряды колотили по земле еще очень близко, осколки звенели по броне, но огневой вал остался позади. Впереди лежала безмолвная земля, иссеченная глубокими трещинами, вся в воронках, дрожащая зябкой дрожью.
Вражеские ракеты пылали, обрушивая весь свой яростный свет на ползущее чудовище, огромное, как ящер. Из его тупого рыла мелькал и прятался огненный язык. «Тигр» перекатился, раздавив пулеметное гнездо, через траншею и стал медленно, словно боясь оступиться, спускаться вниз по склону. Он подминал ежи с колючей проволокой; под его гусеницами, как орехи, лопались противопехотные мины.
Вот он пересек узкую нейтральную полосу, деловито передавил противопехотные мины другой стороны, переполз через холмик и остановился.
— Приехали! — Иванов сорвал шлем. — Ребята!
— Тихо! — Свойский вздохнул. — Ну почему всегда не может быть тихо?
Ему никто не ответил.
— А ведь все мы любим тишину. Даже мой сосед. Ишь, как тихо лежит.
— Ты что? — с испугом спросил Иванов.
— Да нет. Живой твой напарник. У меня на него зла теперь уже нету. Ловко в ногах устроился. Ты скажи ему, Коля, чтобы свет зажег. Тут у них и поесть и выпить должно быть.
Возле танка ходили солдаты. Постучали прикладом по броне. Глухо донесся голос:
— Эй, дойчи, язви вас в печенки! Сдаваться так сдаваться. Давай выходи из своей жестянки!
— Братцы! — Иванов задохнулся от охватившей его радости. — Да это… Это же Кугук!
— Он! — согласился Свойский. — Коля! Зажжет, наконец, свет наш разговорчивый «язык»? Да пусть нижний люк откроет. Пехоту тоже угостить надо.
