— Почтенный Мильвариос, я уверена, есть некоторые исключения относительно вашего пера, о которых императору лучше не знать, — ответила леди Аррикин, выразительно посмотрев на него.
— Хорошо… возможно, я бы мог, по крайней мере, разделить свое вдохновение с вами… Возможно, через час, когда празднество перейдет на ту стадию, на которой им уже не нужно руководить?
— В ваших покоях, господин Мильвариос?
— Я бы не мог предложить ничего лучше, моя прекрасная госпожа.
Покинув ее, Мильвариос решил взглянуть на музыкантов. Все шло великолепно, только лишь лира была прислонена к стулу, а музыкант пропал.
«С другой стороны, кажется, никто не обращает сейчас особого внимания на музыку, так что не стоит беспокоиться, — подумал Мильвариос. — Мой триумф совершенен».
С музыкой все было в порядке, но вообще на свадьбе время о времени происходили какие-то мелкие неприятности. Акробат, выпрыгнувший из свадебного торта, испеченного в виде императорского дворца, оступился, хотя и не упал. В течение церемонии жених путал слова и несколько раз отвечал за невесту. Одна из лошадей почетного караула опорожнила свой кишечник прямо во время парада, растянувшегося на пятьдесят ярдов по внутреннему двору, начиная от дворцового храма и заканчивая у портика собраний. «И лишь моя музыка безупречна», — вновь и вновь думал Мильвариос. Конечно, император был удовлетворен и обещал сделать его Герольдом Декларации. А сейчас у Мильвариоса появилась и та, что согреет его постель в оставшуюся часть ночи. Хотя она была немного старовата, как некоторым могло показаться, на ее коже не наблюдалось морщин, и, как говорили, леди Аррикин придерживалась диеты и даже делала упражнения для поддержания своего очарования.
Но Мильвариос не мог продать гимн леди Аррикин. Однако он сумел бы написать его, а затем распространить слухи о вероятности своего авторства. Считалось, что ему более пристало отказаться от комментариев, нежели опровергать эти слухи, тем самым давая повод думать, что гимн вышел из-под его пера. Это также дало бы окружающим повод считать, что император благоволит дочери леди Аррикин, что было немаловажно. Ирония заключалась в том, что гимну даже не обязательно было быть хорошим, раз Мильвариос отрицал бы свое участие в нем. В самом худшем случае Мильвариос просто проведет замечательную ночь с леди Аррикин, а затем наймет какого-нибудь голодающего студента-музыканта, чтобы тот написал что нужно.
Оглядевшись в последний раз, Мильвариус подумал, что все идет как по маслу. Присутствующие постепенно пьянели, объедались и флиртовали друг с другом. Мильвариос сумел привлечь внимание императора, и тот поманил его к себе.
— Мой господин музыкант, как бы я был без тебя? — спросил ласково монарх, когда Мильвариос склонился перед ним. — Сколько мелких неприятностей произошло на этой свадьбе! Неужели это предвещает, что и сам брак будет полон подобных раздражающих мелочей?
— Не могу сказать, Ваше Величество. Я музыкант, а не провидец.
— Только твоя музыка безупречна. Конечно, ты понимаешь значение этого?
— Возможно… — начал было Мильвариос, не зная, что сказать: мысли одна за другой внезапно появлялись в его голове. — Возможно, в браке и придется столкнуться с определенного рода досадными неожиданностями, но супруги будут жить в гармонии друг с другом, несмотря на превратности судьбы.
Император улыбнулся и хихикнул. Это был первый знак его хорошего настроения за весь день.
— Скажи мне, мой гармоничный друг, сгодишься ли ты в сенешали? — спросил он, не переставая улыбаться Мильвариосу.
— Знаток музыки должен также быть сенешалем, Ваше Величество, но сенешалю не обязательно быть музыкантом.
— Молодец, Мильвариос, молодец. Ну же, скажи, почему ты хотел меня видеть?
— Я надеюсь, что в награду за сегодняшний вечер вы соблаговолите отпустить меня на ночь, господин.
— Конечно, иди в кровать хоть сейчас, и крепкого тебе сна. Завтра ты узнаешь о своих новых обязанностях, приходи ко мне за час до полудня. Вероятно, ты сможешь привнести часть своей гармонии в суетную дворцовую жизнь.
Мильвариос чувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда покинул императора и стал готовиться к визиту своей гостьи. Много будет слухов, если кто-нибудь увидит ее здесь, но вскоре и его собственное имя станет известным. Император назначит его дворцовым сенешалем в течение ближайших двенадцати часов. Такие мысли будоражили душу магистра музыки.
Он и подумать не мог, что жить императору осталось всего три минуты и пятьдесят семь секунд.
Сентерри бесшумно поспешила обратно к супружескому ложу, залезла на кровать и села в ожидании мужа. Некоторое время спустя она услышала снаружи осторожные шаги кожаных сапог для верховой езды. Шаги замедлились, потом вовсе прекратились. Кто-то постучал в дверь.
— Да? — ответила Сентерри твердым, резким голосом.
— Э-э, дражайший цветок мой, э-э, это я, — сказал Коссерен, входя.
— Я вижу, — сурово ответила Сентерри.
Коссерен подумал, что с ней случится истерика от облегчения, когда он вернется. Однако Сентерри вовсе не казалась близкой к истерике. Это не сулило ничего хорошего.
— Ну, я решил, что… Ну, ты так очаровательна, что не могу опозорить тебя, так что я решил простить тебя и вернуться в твою постель.
Сентерри склонила голову набок.
— Очень мило, — сказала она. — Но следы пальцев на твоем горле говорят совсем о другом. Я думаю, ты встретил моего друга, который может ползать по отвесным стенам, который сильнее тебя и твоей лошади вместе взятых и у которого очень странные пристрастия в еде.
Коссерен положил руку на горло и бросил быстрый взгляд через плечо.
— Слушай, мне, э-э, мне в самом деле жаль, — сказал он. — Очень жаль. Отчаянно.
— О, вскоре ты еще больше об этом пожалеешь, намного, намного больше, — процедила Сентерри. — Может, у тебя и не было возможности обесчестить меня раньше кого-то еще, виконт Коссерен, но теперь-то ты, без сомнения, меня обесчестил. Переспал с дюжинами девственниц, да? Ну что ж, если ты улыбнешься хотя бы портрету другой женщины, я рассержусь очень сильно. Ты знаешь, кто вернется, если это произойдет?
— Д-д-да.
— И еще кое-что. Ты будешь — как очаровательно выразился мой друг-демон — «заниматься любовью» шесть раз за ночь…
— Шесть раз? Я сказал…
— До тех пор, пока я не забеременею. Теперь раздевайся и ложись в постель.
— Да, моя цветочная чашечка, немедленно, — пробормотал виконт, скидывая обувь и буквально срывая с себя рубашку. — Но шесть раз!
— Подумай о ком-нибудь еще. Если это поможет, я, например, так и сделаю.
— Как скажешь, услада моих глаз.
— И вот еще что, Коссерен!
— Да, мой ураган лепестков?
— Первый раз за эту ночь не считается.
Мильвариос повернул узорчатый ключ в особом тройном замке и открыл дверь. Дворцовые двери, особенно закрытые, всегда представляли собой существенное препятствие — ведь нужно было остерегаться грабителей. Последние были опасны не только для драгоценностей, но и для обитателей дворца, поскольку обычно бывали вооружены.
Мильвариос взглянул на золотую монету, которую всегда оставлял на столе. Не окажись ее здесь, Мильвариос запер бы дверь снова и позвал стражников. Однако монета лежала на своем месте, и единственным, что двигалось в его покоях, было пламя в камине и тени на стенах. Мильвариос вошел, огляделся, закрыл дверь и повернул ключ в замке.
Не пройдя и полкомнаты, он неожиданно обнаружил, что золотой монеты на столе нет.
— О нет, я забыл заказать вечер кувшин хорошего вина для себя и своей возлюбленной! — воскликнул Мильвариос, нарушив царящую тишину. Крик вышел резким, почти истеричным.
Он повернулся, и столкнулся лицом к лицу со своим двойником — только более стройным и с бородой. И тут же получил удар кулаком в солнечное сплетение. Мильвариос согнулся пополам, и его хрип был едва слышен. Явно зная свое дело, незваный гость уложил Мильвариоса перед камином и связал запястья, привязав руки к прочным железным прутьям, которые не давали горящим дровам выпадать на пол. Затем он вставил магистру кляп в рот и связал лодыжки.
— Ты рановато вернулся, Мильвариос, — произнес гость, снимая накладную бороду. — Я надеялся, что ты проведешь, еще, по крайней мере, полчаса в разговоре с императором, ну да ладно, уже не важно.
Мильвариос увидел, как он приподнял одежду и начал подкладывать под нее тростниковые дощечки. Завершив приготовления, незнакомец оправил свой наряд. Дело было закончено: теперь он ничем не отличался от магистра музыки.
— Наверно, ты хочешь знать, кто я, — прошептал незнакомец мягким, почти ласковым голосом. — Я не могу сказать тебе этого, но могу рассказать о своей внешности. На самом деле я ее украл. Она принадлежала одному крестьянину, но он, в отличие от меня, не знал, как ее использовать наилучшим образом.
Незваный гость прошел в другую комнату, затем вернулся с маленьким арбалетом и корзиной цветов. Мильвариос увидел, как тот натягивает тетиву и смазывает стрелу какой-то жидкостью. Он удивился, когда незнакомец начал прикреплять цветы к арбалету, но внезапно понял его намерения.
— Кто я — это совсем не важно, — сказал незнакомец. — Крестьянин, подаривший мне эту внешность, теперь находится на дне морском в полумиле отсюда, и очень занят тем, что кормит рыб. Возможно, он придумает, как оправдать свои грехи перед богами. Но хватит о нем. Я долго и тщательно выбирал свою телесную оболочку. Затем я занялся своим лицом. Мне хотелось, чтобы оно походило на твое. Теперь я стану тобой на пару минут, убью правителя, а потом снова превращусь в мертвого крестьянина. Понимаешь, Мильвариос, я не существую.
Он проверил готовность арбалета, теперь похожего на букет.
— Когда я соберусь в обратный путь, то случайно потеряю свой капюшон и плащ. А подумают, что я — это ты. Перед тем, как развязать тебя и убрать этот неудобный кляп, я налью тебе в ухо медленно действующий яд. Из-за него начнутся невыносимые боли, ты будешь метаться и кричать, словно безумец. Стражники решат, что ты сопротивляешься, и убьют тебя. Увы, Мильвариос, мне хотелось бы оставить тебя в живых, чтобы ты почувствовал на себе гнев
