Сельма, — есть точная копия того дома, в котором жила наша семья до, во время и после войны (а также — того дома, в котором живут «здесь», в нашем мире, Воронин и Иська Кацман).
Все верно, я, да и АН — тоже, учились в 107-й средней школе, что недалеко от завода «Красная заря». На стадионе «Красной зари» у нас проходили занятия физкультурой, и там я однажды сломал себе руку во время соревнований по бегу с препятствиями. А жили мы (с конца 20-х годов) по адресу проспект К. Маркса, 4, в большом семиэтажном доме, который потом еще долго простоял рядом с нынешней гостиницей «Петербург» и был снесен уже в новейшие времена.
Последний раз составлением герба я занимался классе в 9-м. Обнаружилось вдруг, что имена- фамилии всех самых любимых мною людей (мамы, брата, некоей девочки…) начинаются на буквы «А» и «С». Естественно, гербом моим тут же стали взаимопереплетенные буквы «А» и «Б», окаймленные буквой «С». С тех пор я больше этими пустяками не занимался никогда.
Мама преподавала в пятых-седьмых классах, когда я учился уже в восьмом. Так что дороги наши не пересекались, и мы даже почти не видели друг друга в школе. Правда, «плохие учителя» всегда с особенным наслаждением сообщали маме о моих подвигах, и это было крайне неудобно.
У нас мама была учитель высокого класса, профессионал с огромным стажем. Поэтому я изначально относился ко всем прочим учителям скорее снисходительно, хотя и недолюбливал их всех. Сейчас среди моих знакомых всего один, кажется, учитель, но — очень хороший. Не знаю, правы ли Вы. Просто не берусь судить. С годами у меня выработалось специфическое отношение к учителям и врачам: святые люди, вся жизнь которых — подвиг. Но может быть, это от того, что я очень хорошо знаю, как несносны бывают ученики и пациенты. Сам такой.
Мы оба были хорошими учениками, я — так вообще отличником был и медалистом. Никакими особенными подвигами в школе не славились и никак так уж особенно учителей наших не доводили. Помнится, впрочем, что моя воспитательница всегда сетовала на мою «антиобщественность» — не любил я классных мероприятий, культпоходов, кружков и прочей лабуды и с друзьями своими предпочитал общаться в неформальной домашней обстановке. «Неприручаемость» эта моя, как я теперь понимаю, очень нашу воспитательницу раздражала, но в остальном вреда от меня было немного.
АБС учились хорошо — на пятерки и четверки. В том числе и по литературе. Рисование у нас тоже было, но в младших классах и ничего об этом не помню.
Нет. Я любил (и люблю) читать, только находясь в комфортной обстановке — дома, на диване или за едой. А в школе, под партой, мы, помнится, только разыгрывали шахматные партии, за что и бывали соответствующим образом наказаны.
Детских своих мечтаний не помню. Но помню, как мечтал стать хорошим гимнастом. Потом — астрономом. Потом — физиком. И только начиная со студенческих времен — писателем.
Я думаю — чисто внешнее. Хотя талантливые дети «этой нации» все, больше или меньше, похожи на мальчика Мотла — очень точный собирательный образ. Меня самого, маленького, в семье частенько так называли. Имея в виду, впрочем, не столько талантливость, сколько другие характерные признаки.
Да, во время войны мы (АН, мама и я) оказались в Ташле и прожили там некоторое время. Отсюда все упоминания об этих краях в наших романах.
Мы жили в районном центре Ташла. Это было огромное село, несколько сотен домов на высоком берегу реки Ташолки. Я часто вижу эти места во сне, но назвать дом, в котором мы жили… нет, это не в моих силах, не помню. И имен хозяев не помню. Впрочем, это были старые люди, их давно уже нет в живых.
Насколько я помню, к Деду Морозу я всегда был совершенно равнодушен. А самый замечательный подарок я получил на празднике Нового года 31 декабря 1941 (в каком-то ДПШ): два совершенно окаменевших мятных пряника. Никогда больше и ничего вкуснее этого я (из лакомств) не едал и до сих пор (удивляя друзей родных) предпочитаю пряники именно каменной консистенции.
Да, учился, в третьем классе (1942-43 гг.).
Ничего не помню, кроме пары драк из-за того, что я отказывался сказать «кукуруза» и «на горе Арарат растет красный виноград». Причем недруги мои надеялись, что я скартавлю и скажу «кукуг'уза», а я-то, с антисемитизмом в те поры совсем незнакомый, боялся совсем другого: что я скажу «кукуруза», а они завопят: «а вот тебе в пузо!» и заедут от души в поддых. Одно-единственное воспоминание — но какое яркое! Потом-то мы, конечно, подружились и все лето 1943-го провели в невинных совместных забавах, вроде купания в Ташолке и отливания сусликов в степи.
