Наши контакты с тайными службами были, слава богу, кратковременны и скорее случайны. Зато многие наши друзья и знакомые сталкивались с ними основательно и всерьез, так что информации по этому поводу у нас всегда было достаточно. Подавляющее большинство наших неприятностей — как личных, так и творческих — связано было отнюдь не с тайными службами, а с разнообразными идеологическими (партийно-комсомольскими) органами, что естественно — это и была их работа и обязанность.
Впечатления о Валдае — личные: БНу довелось провести несколько приятных дней в окрестностях населенного пункта Осинушка, что на озере Велье. О санаториях КГБ в этих местах слышу сейчас впервые.
Феликс Сорокин из «Хромой судьбы» — это, в значительной степени, АНС — с его привычками, словечками и даже судьбой. А Малянов из «Миллиарда лет» и Воронин из «Града» списаны с БНС и, по- моему, тоже довольно похоже.
У нас было («Бог дал») все, что (по нашему же мнению) необходимо человеку для того, чтобы быть счастливым: друзья, любовь и работа. Мы всегда были СЧАСТЛИВЫМИ людьми (хотя иногда и ныли, и жаловались, и плакали в жилетку — особенно друг другу). Отчего же нам было не быть оптимистами?
Если Вы хотите спросить, не зарабатывали ли авторы инфаркт вследствие гонений на «Гадкие лебеди», то ответ будет: нет, не зарабатывали. Случалось ли АНу ложиться в больницу по случаю острой сердечной недостаточности? Да, случалось, и неприятности, связанные с нашей работой, безусловно играли тут свою роль. Получал ли БН инфаркт? Да, получал, но несколько лет спустя и совсем по другому поводу, хотя и тут чисто литературные неприятности внесли соответствующий вклад. Что поделаешь? Писание романов — вредная работа, это давно известно.
В начале 60-х АНС работал редактором в Детгизе, и ему поручено было подготовить к печати сборник Гребнева. Гребнев к тому времени уже умер. Сборник находился в ужасающем состоянии — повести были написаны в лучшем случае наполовину, остальную часть рукописи составляли черновики и наброски, и с этим надо было что-то делать. В результате АНС практически переписал «Иной мир» и в значительной степени откорректировал «Сокровище». Так что в этом смысле его, действительно, можно считать соавтором Гребнева. Он, помню, очень гордился этой своей работой. Ведь еще в школе он безумно увлекался предвоенной повестью Гребнева «Арктания», зачитал ее до дыр, заставлял читать меня, сделал множество к ней иллюстраций, даже, по-моему, пытался писать продолжение. И вот судьба так неожиданно свела его с Гребневым двадцать лет спустя. Прямо-таки какая-то каверинская история, в стиле «Двух капитанов»!
Высоцкий там «не тот». А вот Стругацкий — тот самый, Аркадий Натанович. Он тогда (вторая половина 50-х, начало 60-х) работал в Детгизе редактором и однажды, помню, приволок в Питер громадную папку с «Меконгом». Боже, какое это было наслаждение читать и обсуждать! Войскунский и Лукодьянов были безусловно талантливейшей парой, но «Меконг», их первая книга, была (на мой взгляд) и самой у них лучшей. Это вообще одна из лучших книг, написанных писателями Второго поколения.
Среди наших знакомых было несколько правозащитников и множество диссидентов. Но сами мы правозащитной деятельностью не занимались совсем. Один раз, помнится, получив по почте пачку документов о положении крымских татар, мы написали в «Известия» письмо с соответствующими протестами и требованиями. Письмо, естественно, осталось без ответа. Репрессий, впрочем, тоже не последовало.
А мы были прототипами — по крайней мере один раз. Был такой роман «В институте времени идет расследование». Его написали наши хорошие знакомые Ариадна Громова и Рафаил Нудельман. Тактам выведены два, если не ошибаюсь, физика — Аркадий и Борис. Аркадия, помнится, я узнал без труда.
«Какими вы хотели бы нас видеть в будущем?» Этот вопрос, действительно, был задан мне, когда году эдак в 65-м я выступал перед учениками одной из «колмогоровских» школ Ленинграда. Равно как и впоследствии Банев, я был этим вопросом повергнут в глубокий шок и ответил, помнится, банальностями (как и он). Я и сегодня не знаю точного и краткого ответа. Проще всего было бы ответить что-нибудь вроде: станьте такими, как Горбовский… или Максим… или Атос-Сидоров. Это было бы кратко, но, боюсь, не слишком точно. Можно было бы набрать букет нравственных дефиниций — «честными», «добрыми», «трудолюбивыми», — но это было бы чрезвычайно длинно, да и не точно тоже. Поэтому попытаюсь так: «Хотел бы, чтобы вы нашли в себе свой Главный Талант, и чтобы всю жизнь ваша работа была для вас источником наслаждения и радости». Сойдет?
За границей мы бывали, но мало и редко. Я несколько раз ездил в Польшу, АН — в ЧССР. В 1987 году вместе съездили в Англию. Впечатления были вполне благоприятные, но ничего кардинально нового мы там для себя не обнаружили. Между прочим, нам приходилось слышать и гораздо более резкие отзывы о нашем «знании заграничных реалий» (нежели Ваш). Мы относились к этому всегда вполне спокойно, потому что были уверены: всё, что мы описываем, наверняка где-то существует, ибо не противоречит ни законам логики, ни законам реальности. В частности, я спросил сейчас одного моего знакомого (много ездившего по заграницам) насчет «общего душа» — он сказал, что это, да, встречается редко, но встречается, во всяком случае, встречалось в начале 70-х в провинциальных отелях, скажем, Австрии.