предпринимательство – разумеется, в доступных на то время формах и пределах. Он придумал себе на ближайшие годы сценарий, следуя которому, можно никуда не уезжать, кормить семью и иметь свое дело в свое удовольствие. А там видно будет.
Через месяц Фима дал первый частный урок русского языка и покинул квартиру юного идиота с пятью рублями в кармане.
Еще через неделю рыжий Славка, приятель и почти что ровесник, но уже редактор последней, развлекательной полосы бывшей Фиминой комсомольской газеты, получил от Фогеля приветственный звонок и скромную просьбу посмотреть кроссворд, составленный на досуге хорошим, но безработным парнем, с которым весело выпивалось и гулялось в не столь отдаленные годы.
Дело в том, что еще в старших классах школы ученик Фогель, будучи круглым отличником и безумно скучая на уроках, отгадывал под партой кроссворды, а потом и составлял их просто так, для забавы, обнаружив в себе еще и такие способности.
Посланный Славке кроссворд оказался безупречным. Точно на аудиторию, никаких ляпов, идейно стерильный, как марлевая повязка в кремлевской больнице.
Кроссвордист Алекин, три месяца отхалтуривший по трудсоглашению, позволял себе поначалу мудреные вопросы, в том числе и политически сомнительные. После Славкиных рекомендаций перешел на крайний примитив, а недавний вопрос «Органы ходьбы у человека», четыре буквы, начинается с «н», поверг Славку во гнев, а после в уныние.
Он был отставлен, а добрая душа Славка выхлопотал для Фимы трудовое соглашение и даже корочку внештатного корреспондента. Наверху снизошли, не видя опасности даже в случае, если Фима решит уехать: ну, подумаешь, внештатник на договоре, да к тому же без фамилии на полосе.
Все! Фима стал как бы журналистом, заочно и безвестно для читателей работающим на развлекательно-познавательной стезе.
Это была
Потихоньку Фима начал вбрасывать свои кроссворды, а потом и чайнворды, сканворды и прочие словесно-графические упражнения для ума и безделья в издания разного профиля, от политических газет до ежеквартальных пособий по сельскому хозяйству, одинаково уважающих страсть обывателя к такому способу гробить время и самоутверждаться. Где-то он печатался в очередь, где-то предлагал новые для издания формы, и проходило.
Фогель быстро набил руку и выпекал продукцию с конвейерной скоростью кондитерской фабрики. Он обзавелся всеми энциклопедиями и словарями, какие только были доступны в те строгие времена цензуры и дефицита. Природная память ассистировала безупречно. Эрудиция достигла устрашающих высот. Иногда она перла наружу в виде названий каких-то подвидов млекопитающих или звезд в созвездиях, про которые знали только продвинутые астрономы и тамошние жители.
Но Фима наступал на горло своим обильным познаниям и всегда был адекватен уровню аудитории конкретного издания. За что ценился все больше. Ширился и круг балбесов, приезжавших на частные уроки. И в итоге он зарабатывал лучше и лучше. Так и продолжалось все эти годы.
Жизнь удалась! Она подошла к юбилейному (а если формально – пенсионному) рубежу с банальной скоротечностью. Но в это весеннее утро, лежа в постели и предвкушая особый праздничный завтрак, творившийся Юлией Павловной на кухне, Фима в который уж раз воздал себе хвалу за давнее смелое решение струсить. Оно определило судьбу. Уберегло в застойные советские времена, потом и в новые. Да и теперь, когда на очередном витке развития демократии родина вновь намекнула журналистам на необходимость жертвенно попридержать язык во имя торжества новых судьбоносных реформ, Фимина позиция гарантирует ему пищу и свободу. Свободу в рамках осознанной необходимости «сидеть тихо, никого не трогать, починять примус».
Политические встряски, перестройки, перестрелки, разборки, все эти кризисы и дефолты, войны бандитские и прочие – весь пафос и ужас очередного российского прорыва в цивилизацию словно бы угадан был Фимой Фогелем в тот давний день юности, когда он нырнул в свою расщелину. С той поры он занимался любимым делом. Грохот и абсурд взбалмошной жизни, проистекавшей за окнами его кабинета и на экране телевизора, блаженно приглушался ощущением внутреннего покоя и погруженностью в свои тихие игры со словом. Ничто не поколебало народ в его пристрастии к заполнению клеточек буквочками.
Не скопив особых богатств, Фима, тем не менее, конечно не без Юлькиной зарплаты экономиста, вскормил и выучил сына, имел автомобиль «жигули» последней модели, нормально обставленную квартиру и еще кое-что за душой.
Он по-прежнему давал уроки, составлял, уже с помощью компьютера, кроссворды, позволяя себе авторскую подпись лишь в двух солидных СМИ, сотрудничал с редакциями телевизионных игр, издал энциклопедию «Игры слов» и считался в узком кругу посвященных весьма почтенным специалистом в этой области развлечений.
Он умудрился не нажить себе врагов. Его уважали конкуренты. Его покладистый и нескандальный нрав в сочетании с крайней осторожностью, безграничной компетентностью и профессионализмом отводил его, как надежный лоцман, от опасных рифов. А мелкие неприятности – у кого ж их не бывает…
Юбилейный день выпал на субботу, 22 апреля. Утреннее солнышко, редкий московский гость, приветствовало Ефима Романовича Фогеля из-за оливковых штор его уютной спальни – она же кабинет. «Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано косою полосой шафрановою от занавеси до дивана…» – начал было про себя декламировать Фима, но осекся, вспомнив, что это стихотворение обожаемого Пастернака приводит лирического героя на кладбище, о котором в такой день думать вовсе не хотелось.
Хотелось поваляться и повспоминать. Но привычка вставать рано и нестерпимый аромат кофе, доносившийся из недр квартиры, вогнали Фогеля в махровый халат и препроводили на кухню.
Юлька.
«Это ты, моя славная девочка, с полуседой головой, слегка располневшим лицом, заметными морщинами у глаз, на лбу, от уголков рта, – это ты идешь мне навстречу, раскрыв объятья, и любишь меня, пентюха, все эти почти сорок лет, но уже другой, безмятежной, родственной, материнско-сестринской, опекающей, благодарной, дружеской любовью, – это ты, моя милая, идешь поздравить и поцеловать меня в висок и потом в губы, в этой странной и всегда умилявшей меня последовательности».
Цветная подарочная упаковка интригует. Восторг: компактный магнитофон, проигрывающий DVD-диски и записывающий на них. Куча денег, наверное. «Одолжила у сына Сашки или выщипывала из семейного бюджета?»
Теплые Юлькины губы, молодой зеленью давних лет светятся глаза… Видит, что понравилось… Рада…
«И я счастлив, что ты со мной. Сейчас ударюсь в слезу. Старый, сентиментальный слизняк…»
На столе расположились дивный Юлькин оливье и любимые пирожки с мясом по рецепту покойной тещи Клары Петровны. За этот шедевр с чуть сладковатым тестом Фима прощал даже ее фантастическое занудство и неистребимую тягу научить их с Юлькой жить «как все люди». Снисходительность давалась непросто: престарелая Клара Петровна (царство ей небесное!) последние пятнадцать лет перед кончиной почти не выходила из дому и мало с кем общалась ввиду крайней слабости тела, слуха и зрения. Соответственно, ее осведомленность о жизни людей корнями уходила в послевоенное лихолетье.
Рядом с кофейником заботливо возлежала утренняя газета «Мысль» последней полосой кверху. Юлька делала приятное: Фогель давным-давно не перечитывал свои «произведения», коих насочинял тысячи, но любил удостовериться, что все на месте. А сегодня так и вовсе особый случай. Редакция удостоила Фиму коротенького поздравления по случаю юбилея в подвале полосы. Заголовочек вышел малость вычурный: «Ефим Фогель: „Жизнь – это бесконечный кроссворд“».
Далее текст:
«Таково любимое изречение нашего постоянного многолетнего автора Ефима Романовича Фогеля. Сотни его кроссвордов помогают нашим читателям расширить кругозор и полезно провести часы досуга. Редакция поздравляет Е. Фогеля с 60-летием и желает ему творческих успехов».
Миленько! Скромненько! Приятно! То, что доктор Коган прописал!
